– Молодцы, ребятки, молодцы… Ну, давайте в дом.

И он первый укатил в дверь, через раз толкая рукой колесо и поправляя книгу, чтобы не слетела с колен.

За ним шагнул в дом Виктор, потом Гош. Шатун покосился на меня, пропуская, но я еще постоял. Под солнцем, ярким и еще чуть греющим, несмотря на осень. Закрыв глаза, подставив ему лицо, – чтобы согрело кожу и забралось глубже, вытопило налет горечи.

Конечно, Старик ждал книгу. То, что мы целы, все у нас получилось и книга наконец-то у него – это, конечно, хорошо, это главное… И все-таки он мог бы спросить и про мальчишек. Мог бы…

* * *

А за порогом обрушилась тень.

Не только потому, что солнце осталось позади, – это холодок на коже. Но и под кожей, глубже потянуло по вискам студеным ветерком, невнятно-тревожным.

Ее эмоции. Ей не нравилось, что вокруг много людей, людей, которые умеют управлять тем, что у них в голове, не хуже, чем своими телами. Едва ли она отчетливо могла бы сказать, почему ей это не нравится, – связно мыслить она едва ли может. Лобные доли ей перебили. Но это шло из ее памяти.

Именно такое скопление людей, умеющих сопротивляться, она должна была почувствовать в день, когда еще могла связно мыслить. Последнее внятное воспоминание ее прежней…

– Я сейчас, – сказал Старик.

Он снял со стола бутылку вина, пристроил ее в корзиночке сбоку на своем кресле-каталке, затем положил туда один из бокалов и выкатил из комнаты.

Посредине стола высились высокие бокалы-тюльпаны из бордово-фиолетового хрусталя. Минуту назад – плотный круг из шести сдвинутых друг к другу. Теперь с брешью. Будто его ручная девочка не тренажер, а полноправный член нашей стайки. Можно подумать, она тоже в охоте участвовала…

Тревога вдруг сменилась тихой волной… встречи? теплоты? дружбы?

Странно, она должна бы ненавидеть Старика, ведь это он превратил ее в то, что она есть, но она радовалась, что он приближался к ней. Вообще-то она его постоянно должна чувствовать. Они же оба постоянно здесь, а длина дома слишком мала, чтобы заглушить его мысли. И все-таки она была рада.

Или это уже от вина? Ее эмоции обволокли все вокруг приятной мягкостью… Стало почти как снаружи, где светило солнце, и не было места ни одной сумрачной мысли.

А под этой теплотой встречи было и еще что-то. Куда более глубокое…

Я подобрался и потихоньку выстроил защиту, чтобы не очень замечать ее эмоции. Она не давила, это были просто ее собственные эмоции, но в том-то все и дело. Будто подглядываешь за ней… За ней и Стариком…

Борис тоже казался смущенным.

А я вдруг сообразил, что ведь даже не знаю, как же она стала его девочкой.

Когда я появился здесь, она уже была. И почему-то так я ее и воспринимал – как данность. Словно она была в этом доме и до меня, и до Старика. Появилась здесь вместе со стенами…

Я хмыкнул. Странно, конечно, но раньше я об этом не задумывался. Старик тоже не рассказывал.

Понятно, что должны были брать ее несколько человек сразу – иначе бы как такую взяли? Даже с перебитыми долями она слишком сильна, чтобы кто-то из нас мог выдержать ее в одиночку. Разве что Старик. Хотя… Черт его знает… Она ведь не пытается отбиться от него. Она просто живет тут, где-то в комнатах в той половине дома, как растение в кадке. Ни расчетов, ни планов, ни мечты. Лишь самые простые желания и эмоции. Она ведь не давит на Старика, вообще ни на кого не давит, пока ее не разозлишь крысами и той зеленой дрянью, что Старик варит из трав.

Но что было потом? После того, как ее взяли?

Почему именно ее Старик оставил в живых и превратил в обучающее пособие?

Была ли она самой сильной из тех, кто ему встретился? Не знаю… Черт возьми! А я ведь не знаю толком даже того, какие суки им встречались до того, как я оказался здесь. Да если уж на то пошло, я не знаю даже того, во сколько лет Старик стал охотником! И как. И с кем. И кто его обучал. Не родился же он охотником?

И почему он относит ей бокал вина, будто она одна из нас?.. Хотя… Может быть, бокал вина просто для того, чтобы она не тревожилась, не портила своими эмоциями наш праздник.

Я отгородился от ее эмоций, но все равно чувствовал ее – весь мир стал мягче, добрее. Лучился радостью, как облитые солнцем голые березки за окном. Будто это я сам пригубил вина.

Виктор не стал дожидаться Старика. Сбросил салфетку, прикрывавшую вторую бутылку, уже вскрытую. Разлил по пяти бокалам и поднял свой.

– За охоту! – провозгласил он и пригубил. Отставив бокал, почмокал, ловя послевкусие. Поднял бокал на уровень глаз, подставил солнцу на просвет. Даже с перевязанной рукой и в разодранном на боку плаще он умудрялся выглядеть элегантно. – За нашу последнюю охоту!

Он снова отпил маленький глоточек и зажмурился от удовольствия, а вот у меня удовольствие как корова шершавым языком слизнула.

Последнюю?.. Вот тебе и союзничек в уламывании Старика.

– А мальчишка? – спросил я.

– Какой мальчишка? – Виктор посмотрел на меня так, будто и в самом деле не понимал, о чем я.

– Второй мальчишка! Которого увезли!

– Ах, это… – Виктор поморщился. – Забудь…

– Да? – с вызовом ответил я.

– Лучше забудь, – посоветовал Виктор. Без своего привычного высокомерия, непривычно мягко сказал. В самом деле посоветовал.

– Это еще почему?

– Потому, что там, где ты его найдешь, там-то тебя уж точно раздавят. Сам подумай. Мы вчетвером с этой-то едва справились, а какого уровня должна быть та…

– Она жаба, – сказал я, но Виктор, не обратив внимания, продолжал:

– …если мы даже не знаем, зачем ей понадобился мальчишка. Даже представить не можем.

– Для чего и другим! Для ритуала!

Виктор хмыкнул:

– Ты точно выспался, Храмовник?

Опять эта его фирменная усмешечка, будто понимает что-то такое, чего мне никогда не понять.

– А для чего еще?

– Вот и я говорю: для чего? Если бы ей нужен был мальчишка просто для ритуала, она поступила бы так же, как поступают все прочие жабы, когда им нужен мальчишка для ритуала… Как именно, думаю, уж тебе-то рассказывать не надо?

…мать, замершая на стуле…

…я очень хотел двинуться, но тело не слушалось меня, будто чужое…

Я тряхнул головой:

– Может быть, ты прав. Может, и не для ритуала. Ну и что? Она жаба!

С жабами куда проще, чем с паучихами. С этим-то он не будет спорить.