Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эодан спрыгнул на землю и бросил узду конюху. Перед воротами его приветствовал начальник стражи.
– Сообщи, – сказал Эодан, – что кимвр, как приказано, вернулся из Анкиры и встретится с царем, когда тому будет угодно. Да живет царь вечно!
Разместив заложников, он пошел к своей палатке. Ему многое не нравится в Азии, подумал он, и прежде всего это раболепие в словах и делах перед высшими. Митрадат заслуживает уважения, да, но человек не собака. И женщина не животное, которое держат только для размножения и удовольствия. Несколько месяцев общения с хихикающими восточными девками показали ему, что скука может привести мужчину к бедствиям. Он думал о Фрине, рожденной в рабстве, но в душе более свободной, чем сама царица Пунта. На Севере, где прошла его молодость, гораздо лучше. В болотах Ютландии живут свободные люди.
– Господин!
Эодан остановился перед своей палаткой. Тьёрр, который только что отошел, сразу вернулся. Перед Эоданом встал на колено раб.
– Господин, великий царь желает немедленно видеть кимвра.
– Что? – Эодан посмотрел на свои доспехи, на широкие брюки, сапоги со шпорами и развевающийся плащ – все покрыто пылью. Но Митрадат тоже солдат. – Иду.
– Что бы это могло быть? – спросил Тьёрр, торопливо идя рядом с ним назад, к земляным стенам замка. – Что-нибудь случилось?
– Конечно, – ответил Эодан, – иначе царь разрешил бы мне немного отдохнуть и поесть.
– Может, где-то началась новая война?
Эодан мрачно улыбнулся.
– Мы с тобой не настолько важны, чтобы нас призвали лично присутствовать при обсуждении царской стратегии. Думаю, это касается нас, точнее, одного меня.
Он задержался у ворот замка, отдавая меч. Тьёрр опасливо нахмурился.
– Я лучше подожду здесь, – сказал он. – Может, мой молот защитит нас от неудач.
Эодан, все еще не освободившийся от мрачности ветра и бесплодных нагорий, ответил:
– Думаю, наша неудача уже прошла в эти двери и ждет внутри.
Он миновал мощеный двор, где среди небольших зданий тренировались стражники. В крепости мрачные каменные залы, с галереями и низкой крытой землей крышей. Вслед за прихожей длинный пиршественный зал, в котором расположил свой двор Митрадат. Огонь, пылавший в ямах по краям усыпанного соломой пола давал немного тепла, хотя не весь дым уходил в специальные отверстия-дымоходы. Царь добавил угольные жаровни и приказал подвесить лампы; они свисали с трофейных мечей, вонзенных в резные деревянные столбы с изображением богов. Сам царь сидел в высоком кресле главы кантона; кресло изображало рогатого Кернунна. Крупная фигура Митрадата была укутана в мантию из сарматского соболя и африканского леопарда; золотой венец в неверном свете ламп казался ореолом. Вокруг всего зала стояли неподвижные гоплиты; несколько придворных и усатых галлов теснились в одном углу, где мальчик играл на лире; его никто не слушал.
Эодан взял шлем под руку, прошел к царю и встал на одно колено – эта привилегия была дарована ему, потому что он сын Боерика.
– Чего желает мой повелитель от своего слуги?
– Встань, кимвр, – сказал Митрадат. Но его лице было выражение тревоги. – Сегодня прибыло посольство. – Митрадат повернулся к посыльному, который ждал у ног секретаря. – Пусть их приведут.
Эодан ждал. Царь медленно заговорил:
– Ты был приветливо встречен при дворе и в лагере – не за твои знания и рассказы о дальних странах, хотя они много часов забавляли меня; не за твой меч, хотя он пел для меня храбрую песню, но за тебя самого. Что бы ни случилось, Эодан, помни, что было между нами. Сами боги не могут отнять прошлое.
Дверь в дальнем конце зала широко раскрылась. В нее вошли двое.
Один мужчина в тоге; в тусклом свете ламп Эодан не видел его лицо. Но даже в длинном одеянии с капюшоном он узнал фигуру и походку другого. Пульс его радостно забился; он забылся в присутствии царя и побежал с распростертыми руками.
– Фрина! – воскликнул он. Добежав до нее, он схватил ее за локти, посмотрел на бледное, в форме сердца, лицо и сказал на ломаном греческом: – Теперь я могу на твоем родном языке сказать, как я по тебе скучал.
– Эодан… – Она сильно дрожала, словно ее охватила пришедшая с самого севера зима.. – Эодан, мой единственный дар тебе – горе.
Он очень осторожно поднял глаза и увидел Гнея Валерия Флавия.
Эодан взвыл. Он отскочил, схватился за меч, но пустой пояс посмеялся над ним. Римлянин поднял руку.
– Аве, – сказал он. Улыбка с закрытым ртом вызвала появление морщин на его худых щеках; Эодан видел под кожей лица кости.
Он вспомнил о царе, неподвижно сидевшем на коленях завоеванного бога. Он перевел дыхание, одну за другой расслабил мышцы, сдавившие горло, повернулся, прошел назад и простерся перед высоким сидением.
– Великий царь, чья слава освещает мир, – хрипло сказал он на латыни; этим языком он владел лучше, – прости своего раба. Этот римлянин убил мою жену. Отдай его мне, повелитель всего мира, и я буду для твоего развлечения глотать огонь, если пожелаешь.
Митрадат откинулся. Он разглядывал Флавия, который приветствовал его с тем уважением, которое позволено высокородному римлянину в присутствии иностранного деспота. Потом он посмотрел на Фрину, целовавшую пол рядом с Эоданом.
– А это кто? – спросил он. Потом с неожиданным радостным смехом – смехом маленького мальчика, которому показали что-то совершенно новое: – Да это же греческая девушка, бежавшая с двумя мужчинами. О ней мне не говорили. Встаньте оба. Женщина, объясни свое присутствие здесь.
Эодан встал. Он так сильно стиснул зубы, что заболели челюсти. Он посмотрел на стоявшего в нескольких футах Флавия – нет, он не будет смотреть на него, – и снова посмотрел на Фрину. Она встала перед царем, наклонила голову, так что не стало видно лицо, и сказала по-гречески:
– Милосердный повелитель, я никто, я всего лишь рабыня по имени Фрина, которая сбежала из Рима вместе с кимвром и которую ты милостиво освободил. Пусть никогда не заходит над тобой солнце. Как слышал царь, этот римлянин явился в Синоп с вооруженной стражей, говоря, что ему поручено вернуть кимвра. Когда он узнал, что кимвр служит здесь твоему величеству, он взял лошадей и проехал в сопровождении понтийской охраны – ибо кто же оставит римлянина без присмотра? – через Пафлагонию и Галатию, чтобы отыскать тебя. Это дипломатическое поручение, но цель его враждебная – лишить царя
