увидел Надима. На земле он выглядел иначе, его лицо исказилось от боли. Мужчины держали его, другие по очереди били. Я неподвижно стоял, наблюдая, как закатываются глаза Надима, как лицо превращается в кровавое месиво, как дергаются конечности.

– Почему ты просто стоишь? – спросил один из нападавших, подталкивая меня. – Разве не знаешь, что этот человек – дьявол?

Я подошел ближе, чтобы присоединиться к действу. Другие подбадривали меня. Потом все словно растворилось, я видел лишь лицо Надима. На секунду его взгляд сосредоточился, он посмотрел мне в глаза и сказал что-то, но я не расслышал. Голос за спиной подначивал меня продолжать. Моя рана запульсировала, и я вспомнил невинные лица близнецов. Внутри закипел совершенно незнакомый мне гнев, и я обрушил биту на череп Надима.

Он застыл. Я опустил орудие убийства и отошел назад. Один мужчина пнул его, другой плюнул, потом все разбежались по сторонам, в лес или обратно в лагерь.

Я оттащил тело Надима глубже в лес, где деревья вплотную стояли друг к другу, подальше от городского шума и лагеря. И там сидел возле него до самого рассвета.

В мягком сиянии нового дня я шел обратно в лагерь и наткнулся на двух мужчин, что-то горячо обсуждавших. Я сразу их узнал и быстро отступил в тень. Один из них сидел на бревне, где прежде я видел Надима, второй нервно расхаживал взад-вперед, переступая через бейсбольную биту.

– Из-за чего ты, черт побери, винишь себя?

– Мы убили человека.

– Он забирал мальчиков. Ты знаешь, чем он занимался, так?

– Знаю. Знаю я.

– А если бы это был твой сын?

Мужчина, сидевший на бревне, не ответил.

– В смысле, ты можешь себе такое представить?

– Даже не хочу.

– Он был злым человеком. Хуже некуда.

– Разве ты не слышал, что случилось с сыном Садика?

Это был даже не вопрос, и сидевший мужчина опустил глаза, проводя рукой по лицу.

На некоторое время наступила тишина, я не смел пошевелиться, даже вздохнуть. Подул ветер, зашуршали над головой кроны, и я услышал в лесу шаги, смех и слабые звуки музыки.

Сидевший на бревне мужчина встал и повернулся ко второму.

– Что заставляет человека так поступить?

Ответа я не слышал, потому что мимо прошла компания ребят из пяти-шести человек. Один держал в руках мяч, другой включил на телефоне арабскую песню, и несколько мальчиков подпевали. Двое говоривших решили, что им пора идти к лагерю. Я занял их место на бревне, водя пальцами по шероховатой коре. Представил себе Надима: я чуть ли не видел его, словно он сидел передо мной, держа в руках перочинный ножик, и уродовал свою руку со взглядом, полным ненависти.

– Что стало с тобой, Надим? – вслух произнес я. – Что заставило совершать подобные вещи?

Ветер в ответ поднял с земли опавшую листву, закружил ее и снова бросил. Смех и музыка совсем стихли, мальчики углубились в лес.

Я вернулся в лагерь. Анжелика уже ушла, и я лег рядом с Афрой.

– Куда ты ходил? – прошептала она.

– Была одна проблема.

– Что за проблема?

– Тебе лучше не знать, поверь мне. Теперь она решена.

Я вспомнил строку из Корана:

«Будь милосерден к ближнему – и обретешь милосердие. Прости ближнего – и Аллах простит тебя».

Я вспомнил и слова из хадиса:

«Пророк не ответил бы на зло злом, а извинился бы и прошел мимо».

Я посмотрел на свои ладони, будто видел их впервые: одна была забинтована, другая держала биту. Меня снова охватил страх, поглотивший меня в Алеппо. Я опасался каждого движения и звука, ожидая угрозы отовсюду, боясь, что в любой момент произойдет худшее, что смерть рядом. Я чувствовал себя уязвимым. Казалось, люди в лесу смотрят на меня. Подувший ветер принес с собой шепот: «Убийца, Надим мертв, убийца».

Я положил ладонь Афре на грудь, ощущая, как та поднимается и опадает, пытался поймать ритм ее дыхания, дышать медленно и размеренно. Я вспомнил про британских черных пчел Мустафы и зажмурился, пока не увидел перед собой фиолетовые поля и холмы лаванды и вереска, уходящие за край мира.

Проснулся я после обеда. Посмотрел на ступеньку, где сидел раньше Надим, закручивая сигарку. Посмотрел на белую статую – голову и плечи бородатого мужчины, надпись на греческом и дату: 1788–1825. Что это был за человек? Переволновавшись, я едва помнил истории, которые рассказывала мне мама. В них статуи были не предметами искусства или восхищения, а талисманами, прогоняющими зло, или хранителями сокровищ, иногда людьми или животными, обращенными в камень. В некоторых историях демоны вселялись в статуи и говорили от их лица.

Афра села рядом со мной. Жаль, что она не видела, что не была прежней женщиной, которая глубоко понимала мир, проникала в суть вещей. Афра всегда многое знала, словно наделенная нелегким даром срывать маски с людей и флер с действительности, находить следы прошлого в настоящем. Я заметил, что Надим оставил ребаб на ступеньке. Подошел и поднял инструмент. Провел по струнам и вспомнил прекрасную мелодию, нахлынувшую на меня, словно вода. Она охлаждала мое треснувшее сознание, будто капля воды на заходе солнца в Рамадан. Вот что я испытывал, слушая музыку Надима, и лишь одна эта мысль давила на мозг, лишая спокойствия. Я закрыл глаза и сосредоточился на других звуках: дети играли, смеялись, пинали мяч.

Глава 11

Сегодня день собеседования. Афра сидит рядом со мной в поезде, нервничает. Диоманде стоит, держась за поручень. Для него есть свободное место, но он не хочет садиться. Его длинное искривленное тело еще больше бросается в глаза среди других людей. Парень выглядит как персонаж сказки. Странно, что в переполненном вагоне только я знаю его тайну. Диоманде читает пометки в блокноте и что-то бормочет под нос.

– Это не урок истории, – говорит он по-английски, – не нужно так много рассказывать о последнем президенте, пока не спросят.

Наконец мы прибываем в место под названием Кройдон. Люси Фишер встречает нас на станции и ведет в центр. Это высокое здание на темной улице. Проходим мимо вахтеров, ограждений, охраны, где нас обыскивают и дают документы на подпись. Затем мы сидим в зале ожидания вместе с другими напуганными людьми. Просто ждем. Диоманде идет первым, следующей Афра, и через несколько минут меня отводят в комнату в конце длинного коридора.

В помещении сидят двое: мужчина и женщина. Ему, должно быть, за сорок, он с бритой головой – наверное, из-за облысения. Он не смотрит мне в глаза, ни на секунду.