Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Грудь Тео вибрирует от смеха.
— Как «нужны ли тебе деньги» превратились в историю о съемном пенисе?
— О… отвечая на твой вопрос, я в порядке. Я выживу.
— А твоя голова?
— Моя голова?
Он отпускает мою грудь достаточно надолго, чтобы провести подушечкой пальца по моему порезу.
Я хмурюсь.
— Производственная травма.
— Нелли оказалась сложнее, чем ты думала?
Мой подбородок качается взад и вперед на его груди, пока я качаю головой.
— Гарольд.
Брови Тео сходятся.
— Он беспокоится, что я собираюсь сделать что-нибудь, чтобы вызвать неприятности.
— Твое лицо. Что случилось с твоим лицом? — его голос становится глубже, когда он стискивает зубы.
— Он хотел поговорить со мной, но решил, что я буду лучше слушать, если он прижмет меня к стене лицом.
Тео резко садится, практически спихивая меня с кровати.
— Он, блядь, специально это сделал?
— Прижал, да. Порез был случайностью. Я думаю. — Мой нос сморщился.
— Я прикончу этого сукина сына. — Он отбрасывает одеяло в сторону.
На несколько безумных секунд я ощущаю прилив сил, как в ту ночь, когда он угрожал тому грубияну из паба на пляже. Потом я думаю о Нелли.
— Подожди. Нет! — Я хватаю его за руку, когда он собирается встать.
Он смотрит на меня.
— Ты уезжаешь через сорок восемь часов. Не покидай эту кровать сейчас. Завтра я притворюсь больной. Ты можешь разбить лобовое стекло машины Гарольда по дороге из города, но пока… останься.
Его лицо напряглось от боли и конфликта.
Я сильнее дергаю его за руку.
— Я или Гарольд. Выбирай.
Через несколько мгновений он заползает обратно на матрас, прижимая меня к себе. Я думаю, что за последние двадцать четыре часа он сломал мою ракушку. Я больше никогда не буду кататься на велосипеде. Но он уезжает, и это все равно что есть любимую еду последний раз в жизни. К черту последствия!
Тео сгибает руки, мышцы напрягаются, когда его голова опускается к моей. Он целует меня как сумасшедший, и я целую его в ответ с таким же рвением. У меня в голове не укладывается, как Теодор Рид, выпускник факультета теории музыки и композиции с довольно изысканным названием, трахает меня все время, как полный зверь — товарный поезд.
Секс просто умопомрачительный, но он так далек от романтики. Он животный. Когда он опускается ниже и обнаруживает, что я сухая, как Сахара, потому что мне так больно, его идея джентльменства заключается в том, чтобы плюнуть на свою руку и потереть ею между моих ног. Я должна быть оскорблена и отвращена его поведением, но это не так. Как раз наоборот. Меня заводит этот дикий зверь, и через несколько секунд после того, как его пальцы размазывают по мне слюну, я, несмотря на боль, уже пульсирую в ожидании разрядки. Мои соски твердеют. Мои пятки впиваются в его спину, и мой таз — моя сломанная раковина моллюска — готов к новому раунду пыток.
Я потеряла рассудок.
— Тео! Черт! Черт, черт, черт!!!
Он заставляет меня замолчать своим ртом, но я стону при каждом толчке. Это девяносто процентов боли и десять процентов удовольствия. Я полностью отдаюсь наслаждению. Когда его рот переходит к моей шее, я ищу что-нибудь еще, чтобы отвлечься от боли, пока удовольствие растет настолько, чтобы взять верх.
— Самец дикобраза… — Я пыхчу, мои пятки впиваются в его спину еще сильнее, — …обливает… самку мочой с расстояния примерно двух метров.
— Что? — Тео ворчит на жестком толчке, пот стекает по его бровям и капает на кончики волос, которые касаются моего лица.
— Я знаю. Это отвратительно. Но если его феромоны возбуждают ее… — Наслаждение побеждает. Что это значит? Неужели спаривание дикобразов делает это для меня? — …тогда они спариваются до тех пор, пока он физически не истощится… — Мой таз качается в ритм таза Тео. Я так близко. — Но это не из-за него… это она не дает ему остановиться.
Тео замирает.
— Не останавливайся! — То, что я едва могла вынести несколько минут назад, теперь мне необходимо.
Он качает головой.
— Ты не дикобраз.
— Тео… — умоляю я.
Его лоб опускается на мое плечо, его затрудненное дыхание еще больше нагревает мою кожу. Я покачиваю бедрами в поисках трения. Грудь Тео вибрирует на моей.
— Ты смеешься?
— Боже мой, женщина… — Он смеется, оставаясь полностью неподвижным во мне.
Я делаю последнюю попытку нажать на кнопку воспроизведения секса, обхватив его упругую попку и ободряюще сжав ее.
Ничего.
Я всем телом прилипла к двухсоткилограммовому хохочущему зверю. Казалось бы, момент упущен.
— Писающие дикобразы… — Его гогот продолжается.
Я смотрю через его плечо на трещины в потолке, пожевав уголок нижней губы. Ну, это довольно неловко. В то же время я не могу перестать наслаждаться восхитительным звуком, который издает этот мужчина, которого я люблю, или ощущением наших тел, соединенных, прижатых друг к другу.
Он выходит из меня и откидывается в сторону, сжимая переносицу и… вытирая слезы с глаз.
— Невероятно! Я выплакала все глаза из-за твоего отъезда, и на секунду подумала, что ты тоже прольешь пару слезинок. Но нет. Не-а. Я не достойна твоих эмоций, но ритуал спаривания дикобразов заставил тебя плакать.
— О, Боже… — Он вздыхает, переводя дыхание. Я никогда не видела, чтобы его улыбка так растягивалась по лицу. — Пожалуйста, пусть будет другая жизнь. Мне нужен настоящий вкус вечности с тобой. Этого… этого недостаточно.
Я знаю, что он хочет быть шутливым и легкомысленным, но его слова пробивают мою грудь и разрывают мое сердце на миллион неровных, не подлежащих восстановлению кусочков.
Сидя, нуждаясь в гравитации, чтобы помочь моим легким найти воздух, я притягиваю простыню к груди.
— Расскажи мне об этом? — он дергает за ожерелье, которое я носила каждую секунду, пока мы были вместе.
Почему сейчас? Зачем пытаться узнать меня, если у нас не осталось времени?
Я потираю рубиновый кулон между пальцами.
— Оно принадлежало маме — я думаю. — Я качаю головой. — Оскар, мой отец, имел привычку говорить мне неправду, когда это было выгодно ему или мне. Я почти уверена, что он украл его.
— Оно стоит кучу денег, не так ли?
У меня вырвался смешок.
— Я уверена, что ты, наверное, думаешь, что я должна продать его и купить машину или кресло, которое откидывается, а не складывается.
— Нет.
Обернувшись, я смотрю на него, лежащего, закинув руки за
