его. Когда я беру то, что мне не принадлежит, я не оставляю следов. Но эмоции сделали меня небрежной. Я все испортила. Дэниел не знал. Мой отец признался, сдался с гарантией, что Дэниел никогда не узнает, что он сделал. Но он ничего не делал. Это сделала я. Мой отец сидит в тюрьме за преступление, которое совершила я. Он хотел счастья для своей дочери. Я ненавидела его за это.

Я смеюсь.

— Разве это не безумие? Как я могу ненавидеть его за то, что он носит коммунальные трусы, которые могли бы быть моими? Как я могу ненавидеть его за то, что он дал мне свободу, будущее, жизнь? Он сказал, что когда-нибудь у меня будет свой ребенок, и я пойму, что нет ничего такого, чего бы не сделали родители, чтобы подарить им весь мир.

— А твоя мама? — он зашевелился.

— Она умерла от рака — до того, как мне исполнилось два года. Моя лучшая подруга тоже умерла от рака.

— Но ты не умерла.

Я снова целую его ухо, запоминая ощущение каждой точки соединения наших тел, запоминая запах океана в его волосах, редкую уязвимость в его голосе.

— Нет. Еще нет.

— Почему ты так думаешь?

— Почему ты плаваешь в океане?

Его длинные ресницы трепещут, когда он несколько раз моргает.

— Это кажется естественным и… свободным. Это место, где я отпускаю все, и это…

Я сажусь и прижимаю руку к его щеке. Он откидывается на пятки, как я уже миллион раз видела, когда он работал.

— Что…это?

Его губы кривятся.

— Это единственное время, когда ничто не имеет смысла. Есть только я, мое дыхание, мое сердцебиение, и весь остальной мир может перестать существовать в этот момент, и мне будет все равно. — Он снимает с меня кроссовки и носки, и кладет мои ноги себе на ноги, прижимая к ним ладони.

Я впиваюсь пальцами ног в джинсовую ткань, не желая терять нашу связь.

— Вот почему я ушла. Не было ни одного момента великой надежды, что я смогу победить рак. Тот, кто побеждает смертельный рак любыми возможными способами, — это чертово чудо. Я много кто, но я никогда не думала, что стану чудом. Мне нужно было хоть раз найти свое дыхание, почувствовать биение сердца и позволить остальному миру… исчезнуть. Я хотела умереть без страха и сожаления. Я хотела найти хоть крупицу смысла в своей жизни.

Я качаю головой, когда его руки скользят по моим босым ногам.

— Я думаю, так много вещей в моей жизни питали болезнь, и когда я действительно отпустил все это… ей больше нечем было питаться.

Тео смотрит вверх, и я не чувствую себя сумасшедшей или осуждаемой. Я бы хотела, чтобы Дэниел мог так смотреть на меня. Хотя бы раз.

— Мне нужно было уйти, и я не могла этого объяснить. Я должна была уйти.

Он медленно кивает.

— Вот почему я не буду тебя удерживать. Если тебе все равно нужно уйти, зная, как отчаянно я хочу, чтобы ты остался, то я не буду стоять у тебя на пути.

Его подбородок опускается вниз, а горло подрагивает.

— Я постараюсь вернуться, — пробормотал он.

Мне не нужна даже нить обещания, возможность, которая заставит меня постоянно задерживать дыхание — ждать, надеяться, умирать понемногу каждый день, когда он не вернется.

— Я не буду тебя ждать.

Я улавливаю намек на кивок. Неужели ему так же больно думать о том, что меня не будет здесь, если он вернется, как мне думать о том, что он не вернется? Если так, то карма сегодня снова в ударе.

Наклонившись вперед, я игриво дергаю его за бороду, пока он не поднимает на меня глаза. Не думаю, что Теодор Рид пролил хоть одну слезу после смерти своих родителей, но сейчас, клянусь, я вижу слезы в его налитых кровью глазах.

— Если есть другая жизнь после этой, мы должны запланировать встречу.

Уголок его рта слегка искривляется.

— Еда. Светская беседа. Может быть, я скажу что-то, что заставит тебя ухмыльнуться. Может быть, ты скажешь что-то, что заставит меня рассмеяться. Может быть, еда дрянь, и мы выпьем слишком много вина. Может быть, полная луна поманит нас на пляж, где мы прогуляемся в тени ночи. Может быть, ты расскажешь мне что-то о себе. Но может быть… просто может быть, это будет что-то настолько искреннее, что я не смогу не влюбиться в тебя. А может быть, ты построишь мне дом и наполнишь его сотнями растений и даже собакой. У меня никогда не было собаки.

Он обнимает мое лицо своими руками, а я его своими, и мы просто… вдыхаем… и выдыхаем…

Раз.

Два.

Три.

— Это свидание. — Он улыбается, а я плачу.

К черту. Жизнь слишком коротка, чтобы сдерживать хоть одну слезу, смех, вздох. Биология — это то, как мы существуем. Эмоции — это то, как мы живем.

Глава 25

Меня зовут Скарлет Стоун, и я воспринимаю окружающих меня людей как возможность увидеть разные стороны себя.

— Что это за стул? — Тео спрашивает, закинув одну руку за голову, а другой обнимая меня за плечи, его рука обхватывает мою грудь.

Я выглядываю из двери спальни и вижу прекрасный вид на мой стул для пикника.

— Сейчас? Правда? Теперь ты решил быть наблюдательным?

— И эти простыни… чертовски отвратительные.

Положив подбородок ему на грудь, я сдерживаю ухмылку, довольствуясь тем, что просто смотрю на него.

— Что-нибудь еще?

Он наклоняет голову ко мне.

— Твои волосы.

— Они короткие. Соври мне. Это единственное, о чем я не хочу, чтобы у тебя было мнение. Я обрезала их. Пройдет очень много времени, прежде чем они отрастут, но если бы мне сделали химиотерапию, я бы все равно их потеряла, так что…

— Прическа чертовски великолепна.

Мои брови взлетают.

— Правда? — шепчу я.

— Правда.

Я улыбаюсь, и на этот момент, на этот вдох, я не чувствую грусти.

— Стул — это все, что я могла себе позволить, а простыни были на распродаже. Волосы — это лень. Так проще.

— Тебе нужны деньги?

Меня зовут Скарлет Стоун, и я воспринимаю окружающих меня людей как возможность увидеть разные стороны себя.

— Нет. Мое финансовое положение — это выбор на данный момент. Я могу найти более высокооплачиваемую работу или вернуться к лжи, обману и воровству, но меня завораживает вся эта жизнь от зарплаты до зарплаты. Это смиряет и бросает вызов одновременно. Так же, как осьминог Аргонавт. Это разновидность наутилуса. Его пенис,