Телефон горячей линии обрывали местные жители. Иногда они просто хотели поговорить с гринго, потому что не доверяли колумбийским правоохранительным органам, так что большую часть времени на базе я проводил в центре сбора данных. Личные встречи с потенциальными информаторами, дозвонившимися на горячую линию, мы со Стивом проводили на автовокзале Медельина. Мы не хотели, чтобы эти люди засветились в Особом поисковом отряде. За горячей линией и центром сбора данных круглосуточно следили.

Основной задачей центра сбора данных был перехват разговоров Эскобара и членов картеля; по полученным данным мы старались найти и арестовать как можно больше преступников. Вход в центр располагался в кабинете Мартинеса и был замаскирован под утопленный в стене книжный шкаф. Поворотный механизм активировался потайной кнопкой в шкафу, после чего шкаф отъезжал в сторону, открывая проход из кабинета полковника в центр. Через несколько месяцев прознавшие про это агенты ЦРУ начали донимать Мартинеса, чтобы им сделали такое же помещение под центр. Мартинес согласился, взамен вытребовав для нас доступ ко всей информации, которую соберет ЦРУ.

Центр, организованный ЦРУ на базе академии Карлоса Ольгина, был крошечным, и почти всё пространство пола было занято стопками документов, компьютерами и небольшим прибором для перехвата радиочастот, похожим на любительское радио. Сняв со стула очередную стопку документов, я присел в ожидании вечернего звонка Эскобара сыну. Ровно в пять вечера два агента ЦРУ, прослушивающие радио, сделали мне знак придвинуться ближе.

Да, это был он!

Я сразу узнал голос Эскобара, ведь последние несколько лет слушал записи его перехваченных разговоров. По-испански он говорил быстро, с сильным акцентом и характерной манерой южанина растягивать слова, через каждые несколько слов вставляя слово-паразит «pues» («ну, это»). За несколько лет мы хорошо изучили его привычки и уже понимали шифр. Например, НПК он называл «los tombos» по аналогии с кособокой фуражкой треугольной формы, которую носили колумбийские полицейские. Места Эскобар обозначал цифрами. Убежище на ранчо он называл «caleta 3». Короткий диалог привел нас в полный восторг. Впервые за несколько месяцев мы перехватили его разговоры! Агенты ЦРУ записали звонок и дали мне кассету. Я спросил, могу ли дать прослушать запись разговора полковнику Мартинесу. Агенты согласились, и я поспешил обрадовать полковника. Он сразу сообразил, что у меня хорошие новости, пришел в каморку ЦРУ и уселся поближе к магнитофону. Услышав на записи голоса Эскобара и Хуана Пабло, Мартинес просиял. Мы все внимательно слушали короткий диалог с инструкциями о том, как Хуан Пабло должен связаться с генпрокурором Густаво де Грейффом Рестрепо, чтобы обсудить условия сдачи Эскобара. Де Грейфф решил провернуть это за спиной президента Колумбии, предложив Эскобару защиту и небольшой срок. Мы выяснили, что де Грейфф хотел стать новым национальным героем и замахнулся на пост президента. Сделку с Эскобаром он пытался заключить через своего помощника в Медельине, который каким-то образом ухитрился подружиться с Хуаном Пабло и сдал мне частоту переговоров. В телефонном разговоре Эскобар настаивал, чтобы сын выбил из де Грейффа максимально выгодные условия сдачи. Он хотел вернуться в тюрьму, но соглашался только на «Ла-Катедраль» или другую тюрьму в Медельине.

Каждый разговор с сыном Эскобар заканчивал фразой: «Dios te bendiga!»[44]. Как и всегда, он сказал сыну, что любит его, и добавил в конце: «Agate pues!» («Давай, действуй!»), – затем мы услышали щелчок – он отключил радиотелефон.

Вернувшись к себе в кабинет, взбудораженный Мартинес попросил меня сделать копию кассеты. Я согласился, не подумав, что с этим могут возникнуть какие-то проблемы, и вернулся в каморку ЦРУ. Агенты сказали мне прийти через полчаса. Я отправился в казарму писать отчет о прослушанном разговоре, а через пять минут в дверь постучали. За дверью стоял сотрудник НПК, который сказал, что со мной хотят поговорить гринго (колумбийские копы называли так всех американцев, включая цеэрушников). Я вернулся в каморку, и агент передал мне трубку. На том конце был руководитель резидентуры ЦРУ. От его криков я едва не оглох: «Ни при каких обстоятельствах не смейте передавать Мартинесу копию пленки! Вам ясно, Пенья?!»

Единственное, что мне было ясно: что-то тут нечисто.

Я медлил с ответом, и злой голос в трубке рявкнул, что меня арестуют по обвинению в государственной измене.

При чём тут измена?

Я похолодел и разом вспомнил унижение, которое пережил в последние дни стажировки в Техасе. Я будто снова стал новобранцем, с волнением ожидавшим решения начальника хантсвиллской тюрьмы, который обзывал меня ленивым мексиканцем и угрожал закрыть дорогу в органы правопорядка, – и всё из-за того, что я попросил перенести мою смену, чтобы попасть на свадьбу к сестре.

Гневная тирада руководителя резидентуры ЦРУ звучала очень подозрительно, но он повторил свою угрозу и вынудил меня пообещать, что я не отдам запись Мартинесу.

В казарму я вернулся на взводе и, пока я пытался дозвониться в Боготу до Джо Тофта, в дверь постучал еще один сотрудник НПК. На сей раз меня вызывал Мартинес. В кабинет полковника я шел медленно, обдумывая, как подать ему плохую весть. В конце концов я решил быть честным с человеком, которого считал нашей единственной надеждой на поимку Эскобара.

Когда я сказал Мартинесу, что мне запретили передавать ему запись, он посмотрел на меня с горечью и разочарованием. Мне стало очень неловко: я стоял в его кабинете и жил на его базе, охраняемой его подчиненными. Мы, американцы, были здесь всего лишь гостями. Я сказал, что на его месте немедленно вышвырнул бы с базы всех гринго, включая УБН.

Что я мог еще сказать? Объяснять, что основной причиной инцидента, скорее всего, послужила мелочная зависть и соперничество между ведомствами, – значило еще больше опозориться.

Я сообщил Мартинесу частоту, на которой выходил в эфир Эскобар, он передал ее одному из своих агентов за стеной и отбыл в Боготу – советоваться со своим боссом, Варгасом. Глупая буча, поднятая ЦРУ из-за кассеты, едва не положила конец сотрудничеству УБН с самыми активными и умелыми представителями правоохранительных органов Колумбии. Уверен, Тофт и Варгас не раз созванивались, чтобы сгладить конфликт, который чуть не перерос в международный.

На свою койку – дописывать отчет на тормозящем ноутбуке – я вернулся в расстроенных чувствах.

СТИВ

Письмо полковнику Мартинесу, отправленное Эскобаром на адрес академии Карлоса Ольгина, было написано на нелинованной бумаге прописными буквами. Генеральный прокурор Колумбии, губернатор Антьокии и мэр Медельина получили такие же обращения. Рядом с подписью наркобарон оставил отпечаток большого пальца.

«Мне донесли о телефонных угрозах ваших подчиненных в адрес моей матери через день после того, как ваши „сотрудники“ взорвали автомобиль у здания, где живут мои родственники. Хочу, чтобы вы знали: организованные вами теракты не остановят меня и не изменят мою позицию».