– Возможно, – не стал спорить Сигурд.

– Ставлю мое наручное кольцо, что тебе удастся привлечь внимание Одноглазого, – заявил Солмунд.

– Точно; мы услышим, как он потешается над его дуростью, – добавил Улаф, борода которого, мокрая от слюны, топорщилась в разные стороны. – Альви, веди нас назад, парень, пока мы тут не утонули.

– Я остаюсь, дядя, – сказал Сигурд.

– Если он останется, то и я тоже, – заявил Свейн и демонстративно замер на месте, не обращая внимания на погружавшиеся в трясину ноги.

Убедившись, что его все услышали, он с громким хлюпаньем, слегка испортившим героический жест, вытащил сначала одну ногу, потом другую.

– У меня просто сил не осталось, чтобы проделать весь путь назад, – сказал Солмунд, – да и заблудиться в темноте совсем не хочется. – Он показал на холм, на котором росла ольха. – Похоже, это единственное сухое место на расстоянии полета стрелы. Ну, что скажешь, Улаф? Мы вполне можем попытаться устроиться тут поудобнее, согласен? А парень пусть делает, что должен.

Улаф, не в силах справиться с удивлением, покачал головой и наградил Сигурда мрачным взглядом.

– Скажи мне, что ты не позволишь ему тебя резать, когда будешь висеть там, – попросил он, махнув рукой в сторону Асгота.

– Всего лишь маленький разрез, – ответил Сигурд, взглянув на годи, который снял с плеча веревку и принялся тереть натруженное плечо.

Улаф фыркнул и прорычал проклятие.

– Болотная вонь лишила вас способности соображать, – заявил он, оглядывая всех по очереди и постучав себя пальцем по голове.

«Может, и так», – подумал Сигурд, а его товарищи стояли и смотрели на него, все, кроме Улафа, как будто опасались, что он вот-вот вытащит нож, выколет себе глаз и отдаст его в качестве платы за то, чтобы напиться из Колодца мудрости Мимира.

«Итак, у меня появился свой отряд воинов, даже если они со мной лишь потому, что им больше некуда идти», – подумал Сигурд и мимолетно улыбнулся. Однако он понимал, что ему требовалось знать больше.

Поэтому он возьмет веревку Асгота, и они привяжут его к дереву. Через девять дней, если останется в живых, он будет знать, что делать.

А боги услышат его имя.

Локер и Гендил надежно привязали Сигурда к стволу ольхи; веревка опутывала его бедра и грудь, и он подозревал, что будет висеть на ней и никуда не упадет, даже без ветки под ногами, до которой едва доставал. Но он радовался этой ветке, потому что благодаря ей мог распределить свой вес между веревками и ногами. Руки ему примотали сплетенными тростниками к веткам поменьше по обеим сторонам тела, поскольку им не хватило веревок.

Кроме того, Асгот острым, как бритва, ножом сделал разрез на его теле под двенадцатым ребром. Неглубокий и не длиннее большого пальца, но достаточно болезненный. Улаф ругался и пыхтел, точно погребальный костер в конце дня, потому что даже такая маленькая рана могла загноиться и прикончить человека не хуже удара в голову топором, разве что медленнее.

– Я даже думать не хочу о том, что сказали бы твой отец и братья, если б они тебя сейчас увидели, парень, – сердито заявил Улаф Сигурду и Гендилу, который сказал, что он лучше всех в мире лазает по деревьям, и теперь, оседлав ветку, проверял узлы на прочность.

– Отец и братья Сигурда мертвы, потому что ярл Харальд допустил, чтобы благосклонность Бога-Копьеносца утекла у него сквозь пальцы, как эль из треснутого рога, – проговорил Асгот жестокие слова, но, скорее всего, правдивые.

– Я верну их расположение, – сказал Сигурд и поморщился, когда Гендил дернул за одну из тростниковых веревок.

– Оно тебе сильно поможет, когда ты будешь полуживой висеть на дереве в этой дерьмовой дыре, – прорычал Улаф и махнул в его сторону рукой. – Если ты думаешь, что я буду сидеть на заднице и смотреть, как ты себя убиваешь… – Он покачал головой и почесал пропитанную по́том бороду. – Проклятье, Сигурд, ты что, решил сделать за Горма его работу? Он до самого неба поднимет рог для меда, празднуя свою удачу.

– Я не умру, дядя, – возразил Сигурд.

И он не умер.

Первая ночь была очень тяжелой. Руки у него отчаянно затекли, по ним бегали мурашки, и единственное, что он мог сделать, это сжимать и разжимать кулаки, чтобы хоть как-то вернуть им жизнь. Веревка, которая стягивала грудь, мешала дышать, а невозможность сдвинуться с места вызывала почти непреодолимое желание пошевелиться. Но хуже всего в первую ночь было то, что насекомые жалили его во все открытые участки кожи, особенно запястья и шею. Листва вокруг казалась живой, в ней сновали самые разные существа, видимо, решившие, что какой-то бог устроил для них пир, – если они вообще могли думать.

Остальные спали на торфяном холме вокруг Сигурда, но их сон был беспокойным, и от каждого звука или шороха они хватались за копья, мечи или амулеты Тора и бормотали молитвы, обращаясь к богам, чтобы те их защитили от духов болота или кровожадного драугра, выбравшегося из могилы. Хотя никто из них, включая Сигурда, не спал меньше Альви. Мальчишка то и дело вглядывался в темноту или смотрел на чужака широко раскрытыми, точно плошки, глазами. В конце концов Сигурд решил, что он, наверное, не слышал историю про то, как Один висел на громадном ясене, где асы собирались на ежедневный суд. Вполне возможно, Альви пришел к выводу, что люди, которых он сюда привел, не в своем уме, или же он знал историю и ждал, когда появится Один собственной персоной, с копьем в руке и одним глазом, сверкающим под широкополой шляпой.

Несмотря на мучительные страдания, Сигурд почувствовал, как на его губах появилась мрачная улыбка, когда он подумал, что сказал бы на это Улаф.

Утром Альви отвел на ферму всех, кроме Асгота, который заявил, что будет рядом с Сигурдом до самого конца. Свейн тоже хотел остаться, но Сигурд сказал, что он ничем не может ему помочь, и от него будет гораздо больше пользы Ролдару и Сигюн.

Улафа не пришлось уговаривать покинуть гиблые места, хотя он и пробормотал себе под нос, что лучше потратит время, присматривая за родными Альви, чтобы те не сбежали и не стали рассказывать всем подряд про воинов, приплывших на Тау. Сигурд редко видел его в таком мрачном расположении духа – даже когда он вернулся из своего путешествия и обнаружил, что отец Свейна Стирбьёрн, Слагфид и Харальд выпили весь эль, имевшийся в «Дубовом шлеме», а Стирбьёрн даже воспользовался его рогом.

– Я принесу тебе завтра эля, Сигурд, – пообещал Аслак, потирая ухо и не глядя другу в глаза; он чувствовал себя виноватым, что оставляет его одного.

– Никакого эля, – вмешался Асгот. – В его рот не должно попасть ничего, кроме того, что дам ему я.

– Ну, тогда он точно покойник, – рявкнул Улаф, который уже собрался присоединиться к остальным; годи славился тем, что совершенно не умел готовить.

Сигурд смотрел им вслед, пока они не скрылись из вида, и его вдруг охватила гораздо более сильная тревога, чем когда они покинули двор Ролдара на рассвете вчерашнего дня.