Левин был непростительно жовиальный толстяк в пенсне, с черной львиной гривой и бородой. Бывший врач-педиатр, после революции он перебрался из Москвы в Петербург и открыл маленький авангардистский театр без всякой официальной поддержки (и, кажется, без всякой финансовой). Он вращался в кругах авангардистов, приятельствовал с Маяковским, Вахтанговым и прочими. Неудачливые актеры и драматурги знали, что он не умеет отказывать. Наркомпрос пристально следил за текстами его постановок. Если пьесу запрещали, Левин подлизывался, уговаривал и умолял — зачастую эта осада была направлена непосредственно на Астапова, который недолюбливал театр. Астапов симпатизировал Левину, но понимал, что Левин своими руками роет яму себе и своему театру.

Сейчас Астапов просматривал большой черный альбом, в котором были наклеены рекламные и газетные фотографии всех московских актеров. По логике вещей Астапову надо было бы сразу пойти к Левину, но он боялся, что Левин разгадает его замысел. Левин, кажется, действительно пытался понять причину внезапного интереса Астапова к подбору типажей: лицо режиссера искривилось беспокойством. Астапов его игнорировал, но страниц через двадцать фотографии начали расплываться у него перед глазами. Снимки были по большей части очень плохого качества.

— Может, чаю? Только вот сахара у нас нет.

— Нет, спасибо, — ответил Астапов — под впечатлением сегодняшней неприятной встречи на Арбате он не позволил себе впасть в филантропию и не пообещал Левину выделить театру дополнительный паек.

Разглядывая каждую фотографию, Астапов пытался представить себе, как можно загримировать это лицо — не то чтобы придать ему сходство со Сталиным, но сделать так, чтобы оно вызывало неясное ощущение близкого присутствия Сталина. Актеры тем временем опять начали репетировать. Астапов отчетливо слышал каждую реплику, но не мог разобрать слов. Он устал. Он начинал понимать, что, служа двум господам — Сталину и Наркомпросу, — приходится работать за двоих. Астапов закрыл глаза, вслушиваясь в странный спор, доносящийся из зрительного зала.

Когда он снова открыл глаза, то сказал:

— Борис Чепаловский.

Чепаловский, чью фотографию только что увидел Астапов, был лет сорока с небольшим, солидной комплекции. Фотография была не очень, даже слегка не в фокусе, с надорванным углом. Чепаловский, глядевший со страницы сквозь эти дефекты, производил впечатление чрезвычайно уверенного в себе человека. Конечно, никто никогда не замечал в нем сходства со Сталиным, но приклеить густые черные усы — и дело в шляпе. Удастся ли до завтра добыть фуражку вроде сталинской, подумал Астапов.

— Хороший человек, — торопливо сказал Левин, проявляя неосторожность. Ведь Астапов с тем же успехом мог планировать арест Чепаловского. — Он в прошлом сезоне играл в Малом, в «Заре».

Астапов еще с минуту созерцал фотографию, потом выписал адрес актера. Он встал и пошел к дверям кабинета, откуда видно было репетирующих. Они кричали друг на друга, бегали по сцене и дико размахивали ролями. Он пришел в разгар действия; но все же не мог уловить смысла их слов.

— Чрезвычайно власть социальные должен классовый учить! — воскликнула Валерия; подбородок ее гневно дрожал.

— Почему революционная который преследование крестьянство солдат? — возразил армянин. Другой актер — высокий, красивый украинец, известный комик, игравший в постановке «Ревизора» московского Художественного театра еще до войны, — встал между Валерией и армянином и примирительно сказал, хихикая:

— Движение стальной организует те может ощутить. — Четвертая участница репетиции, актриса постарше, нетерпеливо притопывала ногой. Астапов не знал, что и думать. Ему показалось, что перед ним опустилась завеса непонимания, отделив его от остального мира — он всегда знал, что такая завеса существует, и всегда боялся, что она упадет. Он глядел на актеров, пытаясь понять, навеки ли он утратил способность извлекать из слов смысл.

Потратив некоторое время на размышления, он наконец спросил:

— Это еще что такое?

Актеры прекратили репетировать и обмякли, словно их обесточили. Руки, державшие роли, бессильно опустились.

— Экспериментальный театр! — сказал Левин, подбегая к Астапову. — Эксперимент, — повторил он. Улыбка его плохо скрывала беспокойство. — Товарищ, революция установила новые общественные нормы, новую общественную реальность, которую формирует язык! Темп убыстряется; ни одно поколение за всю историю человечества не было свидетелем такого количества языковых перемен в таком разнообразии выразительных средств: газеты, плакаты, рекламные щиты, радио… Каждый день мы слышим фразы, подобных которым в мире еще не звучало, новые грамматические конструкции, обозначающие новые общественные понятия. Жизненно важно, чтобы люди Страны Советов выработали новый язык, свободный от буржуазной ограниченности. Задача революционного театра — стать во главе этого движения. Мы хотим подготовить нашу аудиторию к преобразованиям, используя новаторские театральные приемы.

Актеры внимательно слушали режиссера. Они стояли на краю сцены и наблюдали. У Астапова на миг возникло ощущение, что они предвидели его реакцию, и что речь Левина была подготовлена заранее. Он заметил, что кто-то направил луч прожектора на дверь режиссерского кабинета, точно в то место, где он сейчас стоял.

— Новаторские приемы, — повторил Астапов. — Например?

— Какофония! — радостно сказал Левин. — Источник информации для масс, шум новостей: слова, слова, слова, они сталкиваются между собой. Еще в постановке используются фотографические и синематографические изображения, которые проецируются над головами актеров.

— Но слова пьесы совершенно бессмысленны.

— Именно!

— Что?

— Мы смешали слова случайным образом. Вырезали их из сегодняшней газеты, положили в коробку из-под конфет, потом вытаскивали по одному и подклеивали в текст!

Астапов печально покачал головой, думая о столь расточительно уничтоженной газете.

— Зачем же вы это сделали?

— Чтобы обновить наш язык! Товарищ, Октябрю уже четыре года. Поступь рабочих слабеет. Актеры распустились. Мы больше не слушаем революцию. Когда вожди Партии обращаются к массам с речью, мы их уже не слышим и не понимаем. — Левин покраснел, на лбу проступили жемчужины пота. Астапов, однако, сомневался в его искренности. — Создав пьесу из слов, расположенных в случайном порядке, допустив хаос в наш театр, мы вновь завладеваем вниманием пролетариата.

— Но где же смысл?

— Смысл? Да мы утопаем в смыслах! — Левин увидел тревогу на лице Астапова, но был уже не в силах остановиться. — Товарищ Астапов, нас ежедневно бомбардируют тысячи сообщений — они в газетах, они окружают нас, они летят на электромагнитных волнах! Это какофония ощущений! Мы передаем языком театра состояние человека, вынужденного фильтровать такое изобилие. Каждый зритель сможет найти собственный смысл в случайных сочетаниях переставленных нами слов.