— ПапА и без того на меня зол. А теперь…

Пока они шли к дому, Криспин крепко сжимал ее руку.

— Это моя вина. Я не должен был приходить. Сара, похоже, я не приношу вам ничего, кроме горестей и печали.

Сара остановилась и повернулась к нему, когда угол дома скрыл их от посторонних глаз.

— Это неправда. Но даже если и так, это не имеет значения. Вы должны мне верить, Криспин, — мне не о чем сожалеть. Я была ребенком, пока не приехала в Клэверинг. А теперь… Поцелуй меня, Криспин, только раз — прежде чем мы предстанем перед моим отцом, и я ничего не побоюсь.

Сэр Уильям тяжело дышал, прислонившись к перилам на лестничной площадке.

— Я даю вам ровно две минуты, чтобы объяснить свое поведение, после чего выброшу вас вон.

— ПапА, умоляю вас… — быстро вставила Сара.

Но голос Криспина заглушил ее слова:

— Сэр, целью моего визита, в первую очередь, было желание узнать о состоянии лорда Бретертона.

— Очень правдоподобно! Каких еще предметов вы коснулись, удовлетворив свое любопытство?

Криспин избегал взгляда пожилого джентльмена. Сара почувствовала, как предательский румянец проступает на ее щеках.

— Итак? — потребовал сэр Уильям. — Прав ли я, полагая, что вы задумали настроить мою дочь против меня, что вы забивали ей голову очередными глупостями?

Голова Криспина дернулась.

— Сэр, я не могу принять этих обвинений. Мои взгляды широко известны. Моя цель — покончить с рабством, и я не делаю из этого секрета.

— А я, сэр, не делаю секрета из своих намерений. Если ваша нога еще когда-нибудь ступит на мою землю, я устрою вам публичную порку прямо во дворе. И позвольте мне сказать вам еще одно. — Толстый указательный палец сэра Уильяма уставился прямо на них. — Если вы надеетесь, что дело, которое будет слушаться в следующем месяце, пройдет успешно, то советую вам еще раз хорошенько подумать. Я и многие другие работорговцы собрали деньги, чтобы нанять мистера Даннинга, самого блестящего из адвокатов, который будет выступать против этого выскочки, Грэнвилла Шарпа. И черт бы нас побрал, если мы позволим хотя бы одному из негров получить свободу. А ты, Сара, отправляйся в свою комнату и оставайся там до тех пор, пока я не дам тебе разрешения ее покинуть.

Сара бросила на Криспина последний, беспомощный взгляд. Он протянул было к ней руку, но тут же бессильно опустил ее. Молодой джентльмен медленно повернулся, прошел через холл, у двери поклонившись им обоим. Сара стала быстро подниматься по лестнице, не осмеливаясь взглянуть на отца, который все еще стоял, тяжело опершись на перила, и убежала в свою комнату.

Из окна она в последний раз взглянула на Криспина. И, словно прочитав ее мысли — впрочем, Сару это уже давно не удивляло, — Криспин остановился у ворот и посмотрел вверх. Он поднял обе руки, грустно покачал головой и удалился.

«Я не принес вам ничего, кроме горестей и печали», — сказал он. Сара возражала. Но в ту минуту это было правдой. Разве может быть счастливой любовь, от которой нужно отречься навеки? Впереди она не видела ничего, кроме трудностей в отношениях с отцом, кроме печали в отношениях с Энтони. И разве Криспин не был повинен во всем этом, открыв ей глаза на правду? Сара бросилась на кровать и принялась колотить сжатыми кулачками по подушке, а потом Дала волю слезам.

Сентенции сэра Уильяма насчет того, что образование для женщины — пустая трата времени, в первый раз за всю жизнь стали докучать Саре. Ей хотелось забыться, читая книги, как Мэри или Дебора Трехерн. Ей хотелось излить свои сердечные крушения, свои сомнения и тревоги в письмах к Мэри. Но как она ни старалась, ей удалось добиться лишь не слишком внятного изложения фактов, таких же, какими она заполняла свой дневник.

«Сегодня утром Энтони чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы спуститься вниз. Я просидела с ним примерно час. А днем, поскольку уже довольно тепло, Энтони отправился покататься в экипаже, и я его сопровождала. Многие люди останавливались, чтобы спросить, как его дела… Я ходила по магазинам с маман и была на званом вечере. Здоровье папА не улучшилось, и я все еще у него в немилости. Жизнь очень скучная. Хотелось бы мне оказаться в Клэверинге».

Из-за противоборствующих желаний и противоречивых стремлений хранить верность, которые тянули ее в разные стороны, ей было трудно, почти невозможно писать откровеннее. И тем не менее Мэри, похоже, ее понимала. Она отвечала ей подробно и обстоятельно, и в ее письмах было столько теплоты и участия, что Саре порой казалось, что это сама Мэри стоит в комнате. Когда Сара читала ее письма, звуки, запахи, сама панорама Лондона исчезали, таяли. А вместо них она слышала крики грачей в вязах, видела солнечные лучи, искрящиеся на синих морских волнах, вдыхала острый запах соли и водорослей. Но Клэверинг теперь другой. Примул уже не найдешь, да и фиалок тоже. Теперь пришло время роз и деревьев в пышном уборе листвы. Море, должно быть, уже достаточно теплое для купаний, которыми, как говорила Мэри, приезжие наслаждаются на побережье в Богноре.

«Расскажи мне, как у вас теперь, — умоляла она Мэри в следующем письме. — И ради бога, пришли мне весточку о Криспине».

Мэри отвечала немедленно, и в письме было такое подробное и красочное описание лесов, и полей, и садов Клэверинга, что в сердце Сары загорелось страстное желание снова все это увидеть, а следующий отрывок письма глубоко ее тронул.

«С тех пор, как ты уехала, у нас стало так тихо, — писала Мэри. — Дебора навещает меня между поездками по стране, где она выступает на собраниях с речами, но, хотя она очень добра, ее разговоры и мысли все так же серьезны, и с твоим отъездом смех покинул наш дом. Думаю, я уже писала тебе, что Эдвард вернулся в Лондон. Доктор Хардвик достаточно поправился, чтобы вернуться к практике, но Криспин настаивает, чтобы я не слушала его советов и продолжала лечение, назначенное Эдвардом. И в самом деле, оно, похоже, творит чудеса. Я настолько окрепла, что даже езжу на верховые прогулки с Криспином. Но поскольку мы оба помним тот день, когда впервые повезли тебя кататься, и твою тогдашнюю радость, я не могу назвать эти прогулки безмятежно счастливыми. Криспин молчалив и подавлен, и мне нет нужды спрашивать его отчего. Дорогая Сара, я молюсь о счастье двоих людей, которых люблю больше всего на свете, но боюсь, что моим молитвам не сбыться. Будь мужественной, мысленно я всегда с тобой».

Проходили дни. Проходили недели. Сара жила в каком-то вакууме, когда лучшим способом решить проблемы и справиться с несчастьем казалось просто жить, час за часом и день за днем. То, что она сама все это на себя навлекла, не приносило утешения. Она выбрала Энтони себе в мужья. Она сама решила обсудить с отцом вопрос рабства. Она позволила себе влюбиться в Криспина. И теперь платила за свое легкомыслие и недальновидность, и никто не мог ей помочь.

А потом от Мэри пришло письмо, которое поставило ее перед выбором — перед искушением.

«Криспин и Дебора уезжают в Лондон, к Эдварду, чтобы присутствовать на суде над негром Джеймсом Сомерсетом 17 июня. Они уверяют меня, что это дело, если оно решится в пользу негра, войдет в историю и изменит ее. Я знаю, что душой ты с теми, кто борется за свободу этого бедного человека и всех несчастных, продаваемых в рабство. Но я сознаю, как тяжело тебе, должно быть, делить свое сердце между ними и своим отцом, который держится противоположных убеждений».