И дня не проходило, чтобы она не вспоминала, какие чувства вызвал в ней поцелуй Сэма, и она вновь переживала это, до тех пор пока лицо ее не начинало пылать, а сердце бешено колотиться.

Ее завораживало все, что бы он ни делал. От ритуала бритья по утрам до манеры держать нож и вилку. Она находила чрезвычайно волнующим и интересным то, как он взмахивал молотком, прежде чем вдеть его в петлю на рабочих штанах, и то, что он, будучи левшой, брал левой рукой бутылку с пивом и кружку с кофе. И то, что на воскресной проповеди в церкви он всегда садился поближе к проходу.

От его звучного баритона у нее бежали мурашки по спине. Иногда он смотрел на нее так, что от его взгляда у нее пересыхало во рту. Позапрошлым вечером она видела его задумчиво стоявшим во дворе и курившим сигару. В закатном свете лицо его казалось бронзовым. И ее руки задрожали от этого зрелища.

Десять лет назад Энджи была слишком юной и неискушенной, чтобы понять, отчего она ощущала слабость во всем теле, когда Сэм оказывался рядом. Потом потянулись долгие годы одиночества, когда дверь между ней и даже намеком на сексуальность была наглухо закрыта. Теперь же она чуть приоткрылась.

Смущенная и растревоженная, Энджи бросила щетку для волос и прикрыла лицо руками. Она совсем не хотела видеть в Сэме мужчину. Она хотела получить развод.

Она сделала отчаянную попытку изгнать из памяти обнаженный торс Сэма, попыталась думать о Питере Де Труте. О Питере, которым восхищалась и которого почитала. О своем друге Питере. О Питере, своем будущем муже. Именно Питер был мужчиной, который должен был раскрыть ей тайну взаимоотношений между мужчиной и женщиной, удовлетворить ее любопытство и избавить от этого странного томления.

Но Сэм спал в постели, с которой она встала сегодня утром. И он постоянно был в ее мыслях, как бы отчаянно она ни старалась вытеснить его из них.

Перед рассветом Сэм проснулся и не смог больше заснуть. Взбив под головой подушки и устроив из них нечто вроде холма, он сидел в темноте, утопая в аромате Энджи. В конце концов он, собрав всю свою волю, попытался думать только о драке с Гербом Гаунером.

Он пошел в Бар «Старатели» с намерением превратить Герба Гаунера в желе и сделал все возможное, чтобы довести задуманное до конца. В этом он почерпнул некоторое удовлетворение. Но, какой бы урон он ни нанес своему недругу, это ничего не меняло. Каждый, кто наймет Сэма на работу, рисковал увидеть свой новый дом пылающим.

Хмурясь, Сэм пришел к единственно разумному выводу. Ни один человек, имеющий совесть, не станет подвергать своих клиентов возможности, а скорее, вероятности, понести финансовые потери. На следующей неделе, вручив преподобному Драйфусу ключи от его нового дома, Сэм Холланд выйдет из игры. А это означало, что Гаунер добился задуманного: он лишил Сэма заработка и средств к существованию.

Полный мрачных раздумий, Сэм встал с постели и остановился перед окном, наблюдая за игрой огней на Беннет-стрит и глядя, как небо становится палевым и начинает переливаться всеми цветами радуги. Он спрашивал себя, сожжет ли Герб Гаунер новую школу. Несмотря на то что Сэм был невысокого мнения о Гаунерах, он не считал Герба способным причинить зло детям ради того, чтобы добиться цели. Но он сомневался и в том, что Герб мог сжечь дом священника.

Когда небо посветлело и приобрело молочно-голубой оттенок, Сэм пошел на кухню, чтобы вскипятить воду для кофе и для бритья. Но прежде он остановился перед дверью в спальню дочерей.

Ему показалось, что даже оттуда до него доносится обольстительный аромат розовой воды, который он вдыхал, лежа на подушке Энджи. Он представил ее спящей, свернувшейся калачиком на боку с приоткрытым во сне ртом и длинными ресницами, лежащими на щеках. И сердце его сжалось.

Энджи так долго не играла никакой роли в его жизни, что он наивно предположил, что его безразличие к ней будет продолжаться и тогда, когда она поселится в его доме. Но, видя ее каждый день, наблюдая смену ее настроений, ее женские привычки и особенности поведения, видя, как она вошла в его жизнь и приняла на себя часть его бремени, которое он привык нести один, видя ее красоту и эти ее ямочки на щеках и ощущая, что его потребность в ней все растет, он осознал, что укоренившееся отношение к ней изменилось.

Теперь он хотел, чтобы она уважала его и восхищалась им.

Он хотел ее.

Во время починки одежды, на которую каждую среду собирались дамы Уиллоу-Крик, Энджи выбрала для званого обеда одно из двух платьев, привезенных ею из Чикаго. После часовой жаркой дискуссии и длительных колебаний она отвергла туалет из фая и бархата в пользу платья из атласа и парчи.

Эбби Мюллер тщательно отгладила кружева над пышными рукавами, на отделке выреза, а также на остроконечном лифе, сильно сужавшемся к талии, в то время как Тилли Морган работала на кухонном столе, создавая головной убор из обрезков и кусочков ткани.

– Серьги-капельки нужны, но на шее ничего не должно быть, – посоветовала Молли.

– Теперь в моде обнаженная шея без украшений. Хотя никто ничего не имеет против браслетов, – кивнула Дороти Черч.

– Но браслеты выглядят так нелепо, когда они надеты поверх длинных бальных перчаток! Вы не согласны?

Тилли, хмурясь, пыталась выбрать что-нибудь из розовых бутонов, сооруженных ею из ткани и разложенных в ряд, чтобы можно было сравнивать. Отступив на шаг назад, Молли оглядывала волосы Энджи.

– Ты можешь заткнуть пальцы перчатки за запястье, как во время обеда, а потом тряхнуть рукой, и браслет спустится ниже и станет виден, – проговорила она рассеянно.

Эбби прервала глажку.

– Молли Джонсон! Что ты знаешь о бальных перчатках и туалете, предназначенном для званого обеда?

– Я знаю кое-какие лакомые сплетни и гораздо больше, чем кто-либо из вас или ваших знакомых, – рассмеялась Молли.

– Но ведь ты, вероятно, бывала на балах и званых ужинах, – сказала Эбби, обращаясь к Энджи. – Молли права?

– Думаю, права. Молли, не смотри на меня так! Я не хочу убирать волосы, как принято где-нибудь за границей. Я просто хочу их поднять кверху, надо лбом.

Наклонившись, чтобы покопаться в своем чемодане, который она притащила на кухню, Энджи обнаружила легкие бальные туфельки и сумочку им под стать из белого атласа и парчи, а также белый кружевной веер.

Молли щелкнула застежками веера, раскрывая его, и посмотрела из-за его края на товарок.

– Помните времена, когда дамы посылали джентльменам знак, весть, прибегая к тайному языку веера? Такой взгляд означал «Иди сюда!».

– Моя мама была слишком занята воспитанием восьмерых детей, чтобы научить меня языку общения с помощью веера, – промолвила Тилли.

– Твой тайный призыв не слишком-то искусен, Молли. Дай-ка веер мне. А теперь смотрите. Ты должна выглядеть незаинтересованной и дать возможность вееру говорить вместо тебя, – улыбнулась Дороти.