На следующий день после смерти Мазарини Людовик XIV, как уже было сказано в предыдущей главе, собрал своих государственных секретарей и заявил: «До сих пор я позволял другим вести мои дела. Теперь я сам буду своим первым министром. Я буду рад вашим советам, когда потребую их. Я требую, чтобы вы ничего не скрепляли печатью без моего распоряжения и ничего не подписывали без моего согласия». Так монарх объявил, что желает быть настоящим королем. Ему было тогда двадцать два года, а умер он в семьдесят семь. За эти пятьдесят пять лет (с 1661 по 1715 г.) желание, о котором он объявил в первый день своего истинного правления, не покидало его ни на секунду. Он никогда не имел первого министра и всегда был королем.

Людовик XIV был среднего роста, но внушал почтение всем, кто на него смотрел, благородством и величием без высокомерия, которые были видны в каждом его жесте. По словам его современника, герцога де Сен-Симона, «и в домашнем халате, и на праздниках», и за бильярдным столом, и во главе своих войск он выглядел «хозяином мира». Острота ума у него была средняя, зато было много здравого смысла. Король редко принимал решение по какому-то делу, не получив подробной информации о нем от людей, которые, как считалось, знали его суть. У Людовика была природная склонность к правде. «Он любил истину, беспристрастие, порядок и разум». Он также обладал большим моральным мужеством и твердым характером, которые ярче всего проявились в последние, полные бед годы его жизни, когда его войска были разбиты, в его страну вторглись враги и почти всю его семью унесла смерть.

У этого короля было мало собственных идей. Но одна идея с самой юности глубоко вошла в его ум и определила всю его жизнь. С раннего детства он слышал от других, что он «видимое божество», «наместник Бога». В первой тетрадке-прописях, составленной для маленького Людовика, когда его учили писать, были фразы: «Королей нужно чтить. Они делают то, что хотят». Он был глубоко убежден в том, что он не такой, как все другие люди, что он носит на голове корону по воле Бога, что он – король милостью Божьей, наместник Господа на земле. Однажды он должен будет дать отчет о своих делах Богу, но только Богу, и никому больше[86].

Людовик XIV

Кардинал Ришелье

Жан-Батист Кольбер

Мадам де Помпадур

Тогда практически весь французский мир считал эту идею верной. Один из его подданных, Лабрюйер[87], сказал прямо: «Тот, кто полагает, что лицо монарха – причина счастья придворного, чья жизнь наполнена желанием видеть государя и быть им увиденным, может понять, как святым достаточно созерцать Бога, чтобы ощущать торжество и блаженство». Для Людовика XIV такой взгляд на свое предназначение имел два очень важных последствия.

Во-первых, поскольку он заместитель Бога, он должен быть полным господином своих подданных, то есть иметь право распоряжаться по своей воле их имуществом, свободой и даже жизнью, а они должны ему повиноваться безусловно и «безоговорочно». Во-вторых, на нем лежит долг исполнять свое, как говорил он сам, «ремесло короля». Он обязан «делать все для блага государства» и использовать свою власть лишь для того, чтобы «с большей отдачей трудиться ради преуспеяния своих подданных».

Людовик XIV не всегда обеспечивал подданным это преуспеяние, но, по крайней мере, был добросовестным тружеником. «Царствовать можно лишь с помощью труда, – писал он своему сыну. – И желать первого без второго – это неблагодарность и открытое неповиновение по отношению к Богу, несправедливость и тирания по отношению к людям». Поэтому каждое утро король посвящал часть своего времени общественным делам, занимаясь ими в одиночку или вместе с государственными секретарями. Каждый его день и час был подчинен строгому расписанию, и Сен-Симон писал, что «с альманахом и часами в руках человек, находившийся на расстоянии 300 лье от короля, мог точно сказать, что король делает в данный момент».

Мысль о том, что он – наместник Бога, наполняла Людовика не поддающейся описанию гордостью. Он радовался, что его называют «король-солнце», и почти разрешал, чтобы его угодливые придворные поклонялись ему, как святому или полубогу. Его подчиненные, проходя через его спальню, когда в ней никого не было, делали глубокий реверанс перед королевской постелью или шкатулкой с королевскими салфетками для умывания, как перед главным алтарем в церкви. Они организовывали «культ королевского величества»: каждый обычный поступок короля в его повседневной жизни – пробуждение, обед, прогулка, охота, ужин, отход ко сну – становился публичной церемонией, отрегулированной до мелочей. Все это вместе называлось «королевский этикет»[88].

«Король-солнце» вставал в восемь часов. В его спальню группами впускали придворных. Такая группа называлась «антре» (entree) («вход»), и во время одной церемонии пробуждения (она называлась «леве» (lever) их было шесть. Вслед за последней группой еще несколько сот человек наконец оказывались рядом с королем. Те, к кому король был наиболее благосклонен, допускались к его величеству в тот момент, когда он вставал с постели и надевал королевский халат. Наименее удачливые входили лишь тогда, когда король протирал ладони салфеткой, смоченной в спирту, и заканчивал одеваться. Этикет предписывал, кто должен подавать какой предмет одежды королю. Например, «дневную рубашку», завернутую в белый шелк, должен был подавать сын короля, принц крови, а если никого из них не было, гофмейстер. Правую перчатку подносил королю первый камердинер спальни, левую – первый камердинер гардероба. Смотритель гардероба подавал наместнику Бога штаны и помогал ему застегнуть их.