– Благодарю тебя, конунг, – ответила Гуннхильд.

Такое красноречивое восхваление требовало ответа, но она не была уверена, что Горм не пытается лестью подчинить ее дух.

Впрочем, чтобы не расслабляться, стоило лишь взглянуть на застывшее, хмурое лицо Харальда. Хороший же из него выйдет христианин! Епископу придется немало потрудиться, прежде чем он сможет внушить этому викингу понятие о смирении и любви к своим врагам!

Эта мысль позабавила Гуннхильд, и она улыбнулась – как раз тогда, когда Харальд вдруг взглянул на нее. В ее улыбке он увидел торжество и ожесточился еще больше.

– Стало быть, тогда и мы останемся до вашего обручения, – кивнул Альвбад. – Жители Хейдабьора и торговые люди должны иметь надежных свидетелей передачи прав.

В тот же день Харальд уехал, забрав жену и своих хирдманов. Его собственная усадьба располагалась недалеко, и он мог добраться туда засветло: дни уже удлинились настолько, что были почти равны ночи. Вот-вот должно было наступить весеннее равноденствие, а вслед за ним, в первое новолуние, праздник начала лета – День Госпожи. Судя по намекам Ингер, перед отъездом Харальд еще раз серьезно поговорил с отцом и братом, хотя этот разговор уже ничего изменить не мог – решение было принято и объявлено.

Гуннхильд по поводу отъезда Харальда испытывала противоречивые чувства. Зная, что его рядом нет, могла расслабиться и отдохнуть душой; однако без него дом и усадьба опустели. Казалось, во всем наступил застой и настоящая жизнь начнется только тогда, когда он вернется. Он здесь не живет, у него свой дом, и в Эбергорде он бывает только, чтобы навестить родичей. Под одной крышей они никогда жить не будут. Но и это к лучшему, зачем ей враг в собственном доме? – убеждала себя Гуннхильд, стараясь не думать о другой опасности, которой ей могло бы грозить постоянное присутствие Харальда.

Согласие на обручение принесло ей благие перемены: она могла больше не сидеть в заточении и вернулась в женский покой.

В общем, и Рагнвальд тоже мог больше не жить в чулане, но предпочел остаться там до полного выздоровления – чтобы иметь больше тишины и покоя, как он говорил, хотя Гуннхильд знала, что особым ценителем этих благ ее брат никогда не был. Скорее, ему нравилось, что Ингер может навещать его там без лишних глаз и ушей. Днем она теперь приходила вдвоем с Гуннхильд, зато вечерами прокрадывалась туда одна. И в женский покой возвращалась не скоро…

Однако, занятая своими делами, Ингер не упускала из виду и чужих. Возможно, именно знакомство с Рагнвальдом сделало ее особенно проницательной и позволило разглядеть за внешней ожесточенностью брата против Гуннхильд нечто совсем иное.

– Неужели ты, конунг, ничего не замечаешь? – однажды сказала она Горму, зайдя к нему в спальный чулан, когда он уже готовился ко сну. – Не может этого быть, при твоем-то уме и мудрости!

Настало весеннее равноденствие, и в ожидании новолуния Горм пригласил владельцев всех окрестных усадеб и дворов, чтобы обсудить празднование предстоящего Дня Госпожи. Только Харальд не приехал. Отсутствие сына огорчило Горма, и он все еще хмурился.

– Ты думаешь, что твой брат всерьез задумал отойти от наших богов и принять крещение? – Горм повернулся к дочери.

– При чем тут крещение? – Ингер воздела руки к резной голове дракона на столбе лежанки. – Тут все дело в Гуннхильд. Я уверена, она ему нравится и только поэтому он не хочет, чтобы Кнут на ней женился.

– Ты так думаешь? Признаться, мне это приходило в голову, но… даже если бы у него не было жены, Гуннхильд он все равно не получил бы. Я не могу отдать такую невесту младшему сыну. И Кнут, пожалуй, добровольно от нее не откажется, а я не хочу, чтобы мои сыновья передрались из-за женщины, пусть она и принесет в приданое половину страны.

– Но это может случиться рано или поздно. Когда она окончательно поселится здесь, Харальд будет часто ее видеть…

– Я надеюсь, осенью мы справим свадьбу и они уедут на зиму в Слиасторп.

– Харальду от этого не станет легче. Он будет знать, что потерял и девушку, и владения.

– Так что ты предлагаешь? – Горм был готов выйти из терпения. – Она нужна нам, ты ведь слышала, что Хейдабьор…

– Ах, конунг, ну при чем здесь Хейдабьор! Хейдабьору ничего не нужно знать. Завтра будет обсуждаться празднование Дня Госпожи, да, ведь для этого ты пригласил людей? Надо разыграть особое действо, где Гуннхильд будет Сунной, а на поединке между Тором и Зимним Турсом будут сражаться Кнут и Харальд. Пусть Харальд подерется за нее и отведет душу.

– Но он проиграет!

– И пусть. Он в обиде не останется. Нужно начать вот с чего…

Ингер оглянулась на дверь и зашептала, наклонившись к самому уху Горма. Слушая ее, конунг менялся в лице, в чертах его отражалось любопытство, сомнение, опасение.

– Ну а если… – начал он, когда дочь договорила, – а если ты все же ошибаешься и ничего такого тут нет? Если он не выносит ее как дочь Инглингов и просто не желает родства с ними, то он может… Увидим ли мы ее потом? Я знаю, покойная Асфрид опасалась, что Харальд хочет погубить ее внучку… не могу поручиться, что старуха была совсем уж не права!

Но на гордом и прекрасном лице Ингер не отражалось ни малейшего беспокойства за судьбу подруги и будущей невестки.

– Вот заодно и проверим, правда ли, что ей покровительствует Фрейя, – невозмутимо заявила она. – И если это неправда, то нам такая не особо и нужна.

– Нам очень нужен Хейдабьор.

– А на этот счет у нас есть ее брат. А когда он женится достойным образом, его супруга станет Госпожой Кольца.

При свете бронзового светильника, привезенного из похода на франков, Горм встретил взгляд своей дочери. Уж не затеяла ли она все это с целью разом избавиться от всех соперников в борьбе за Хейдабьор – Гуннхильд с Кнутом, Харальда – и расчистить путь себе, в союзе с Рагнвальдом? Однако уверенность и твердость Ингер были таковы, что казалось, ее вдохновляет некая сила свыше. Она была как валькирия, выполняющая поручение и передающая волю самого Отца Богов.

И Горм промолчал. Пожалуй, это будет неплохой случай проверить удачливость и верность расчетов самой Ингер.

* * *

Об этом разговоре Ингер ничего не сказала ни Гуннхильд, ни даже Рагнвальду. Ни словом не намекнула. Весь следующий день был посвящен приготовлениям к завтрашнему празднику: варили яйца в огромном количестве – каждому из сотни гостей понадобится дать не менее одного. Варили их в насыщенном отваре луковой шелухи – для этой цели ее собирали всю зиму. Гуннхильд поделилась секретом, которому ее научила когда-то Асфрид: на каждое яйцо надо приложить маленький листик, и тогда на красновато-коричневой скорлупе получится красивый золотистый узор в виде листика, и каждая жилочка будет видна. Таким образом, яйцо как символ новой жизни само становится полем, на котором вырастают листья и цветы! Женщины Эбергорда ахали от восторга. Пекли круглые пшеничные булочки, похожие на золотистое солнце, большие хлебы, предназначенные для пира. Суеты хватило на весь день, поэтому Гуннхильд порядком устала.