В конце концов, на пятый примерно день моих попыток трубку взяла Гюльсаки Курбанбаевна.

— Бен подойти не может, — сказала она своим ровным низким голосом без интонаций.

— Пожалуйста, скажите ему, что это важно. Мне нужно с ним поговорить.

— О чем? — спросила она, и я почувствовал раздражение.

— О некоторых важных понятиях. О деньгах, например, но также и о приличиях. И о человеческом достоинстве…

Она вздохнула и так же ровно произнесла:

— Он об этом говорить не станет, я знаю. Он скажет, что у вас разные взгляды. Ведь в этой стране люди не спорят, они просто замолкают, если не согласны. А люди из той страны очень спорят, потому что гордые. Только гордые они становятся, когда приезжают из той страны в эту…

Она снова вздохнула и повесила трубку.

Бена я больше никогда не видел. А на фильмы с кинозвездой с тех пор не хожу.

Голова у меня в тот день была дурная от бессонницы, и когда сказали, что ко мне пришла какая-то Найна МакМиллан, я не поняла, о ком речь. Только войдя в комнату для свиданий, я сообразила, что это ведь Нина. Вернее, увидела ее.

Я села, как полагается, против нее. Мы давно не виделись. Конечно, я замечала ее в толпе в зале суда, но это другое дело, а вот так, лицом к лицу…

Нина разглядывала меня с выражением горькой жалости, почти ужаса. Она была растеряна и только скороговоркой непрерывно повторяла: «Ну-как-ты? ну-как-ты? ну-как-ты?» Мне даже захотелось ее утешить:

— Да ничего, не очень плохо. Это я так выгляжу, потому что ночью не спала. И потом без косметики…

За все время нашего знакомства она, наверное, впервые видела меня без косметики.

— Ты в суде выглядела хорошо, — всхлипнула Нина. — Я на все заседания ходила.

— Я тебя видела. Спасибо. Ты-то как? Дети в порядке?

— Да, все о’кей. А что у тебя? Обжаловать будете?

— Обязательно. Адвокат говорит, это важно для гражданского процесса.

— Для чего?

— Ну, для условий развода. Скорее всего, Ричард захочет лишить меня родительских прав.

— Отнять Юрку? — Она содрогнулась от ужаса. Потом вздохнула: — Да, в этой стране все возможно, если заплатить хорошему адвокату. Ты помнишь мою соседку, ну, дом напротив — так она рассказывает, что ее сестра…

Мне было не до соседкиной сестры.

— Нина, мне нужно с тобой поговорить. Хорошо, что ты пришла. У меня ведь никого здесь нет, кому я могла бы… Я хочу тебя просить… это очень серьезно.

— Конечно, Кать. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь. — У нее даже слезы навернулись.

— Юрка мой… Я знаю, Ричард не разрешит тебе видеться с ним. И не проси, действуй потихоньку. Я все продумала. Приходи к нему в киндергартен. Мисс Линси тебя знает, она не будет возражать. Говори с ним по-русски. Скажи, мама поехала в Россию навестить бабу Аню, скоро вернется. Передает тебе привет. Только ничего ему не дари, а то Ричард догадается.

Нина заверяла меня, что сделает все возможное, что пробьется к Юре, как бы эти сволочи ни препятствовали, что будет стараться изо всех сил. Я и не сомневалась, что так будет, потому что действительно за эти годы мы сблизились и стали как родные. Даже трудно теперь поверить, что там, в России, мы не знали о существовании друг друга. Честно говоря, я совсем не уверена, что в России мы бы стали подругами, если бы встретились. Но это другая тема, а здесь она оказалась самой близкой душой. И дело не в языке — я свободно говорю по-английски…

— Про себя-то расскажи, у тебя что нового?

— Да все то же. Наташу водила к врачу, он ей какие-то таблетки прописал для аппетита. А так все по-старому.

— А как у тебя с этим?..

— С кем? — она спросила с недоумением, явно преувеличенным.

— Ладно тебе. Забыла? Ну, тот, с бородой. Электрик.

— Нет, нет! Ерунда все это, нечего даже говорить!

Она затрясла головой, замахала руками. Еще немного и сказала бы, наверное, что ничего и не было. Но я-то знаю, что было. Этот бородатый электрик прошлой весной менял у них в доме проводку, вентилятор устанавливал, еще что-то. Дня три возился. Закончил, а на другое утро, когда Нинка была одна дома, приперся с цветами и конфетами. Она мне во всех подробностях описывала: что он сказал, да как посмотрел, да куда руку положил. С тех пор и началось…

Впрочем, если она не хочет об этом вспоминать, мне-то зачем? Я, в принципе, такие дела не одобряю. Во всяком случае, сама так не поступаю — чтоб не приходилось врать, по крайней мере. Я и ей говорила, зря, мол, ты…

Но для нее эта связь была важна. «Колоссальный мужик! — Восторг был самый искренний. — Так влюблен, так на меня смотрит… Такого у меня никогда не было. А чего мне бояться? Ну, попадусь — что случится? Бить он меня не посмеет (это уже о муже, Стиве), не то я его по судам затаскаю за абьюз. А разведемся, мне дом достанется, и он еще на детей платить будет!»

А тут вдруг — «ерунда», «говорить нечего»… Ну, ее дело. Наверное, моя история ее испугала.

Нам объявили, что свидание закончено. Нинка вскрикнула от неожиданности: «Как? Уже?» — и взглянула на меня растерянно.

— Держись, ну ты держись, — она снова заплакала. — Я все сделаю, точно обещаю, а ты держись…

Она еще хотела что-то сказать, но надзирательница уже теребила меня за плечо.

Как известно, бессонница — это когда тебе никто не мешает, а ты сама не можешь спать от собственных мыслей. А мне мешали, да еще как… Две мои сокамерницы, две твари, возились всю ночь напролет на соседней койке, то милуясь, то ссорясь. В счастливые минуты они визжали от страсти, а ссорясь, кричали друг другу fucking bitch.

И все-таки это была бессонница, потому что, когда я осталась в камере одна, уснуть мне все равно не удалось, сколько я ни ворочалась на койке. События последних месяцев, приведшие меня на эту койку, — и суд, и то, что случилось до суда, — проносились в моей голове с начала до конца и с конца до начала, мучая теми же вопросами: как это могло получиться? В чем я просчиталась? А главное: что теперь будет? Ведь если приговор не отменят, мне сидеть целый год…

Самый первый вопрос, на который я должна ответить самой себе: надо ли было затевать все это? Жила бы себе спокойно в полном благополучии с мужем и сыном — зачем было дергаться? Миллионы женщин в России умерли бы от счастья, если бы им такую жизнь предложили: в собственном доме с четырьмя спальнями, тремя сортирами и гаражом на две машины. К тому же не надо работать, муж достаточно зарабатывает. Что же ей не сиделось? (Ей — это мне.)

На следствии эти вопросы если и поднимались, то лишь вскользь. Следователей мало интересовали, так сказать, мои побудительные мотивы. Но когда я, лежа на тюремной койке, в тысячный раз спрашиваю себя, зачем я затеяла все это, простой ответ не находится: то я говорю себе, что иначе поступить невозможно было, и мне просто не повезло, что так обернулось; а к утру, когда бессонница окончательно изматывает меня, я готова признать, что совершила непоправимую ошибку и сама во всем виновата.