В девять утра, когда «ведущая», миссис Саскайнд, появилась на работе, мы уже стояли под дверями ее кабинета. Она взглянула на Людмилу и охнула.

— Посидите здесь, я постараюсь что-нибудь сделать…

Она трижды звонила по телефону, горячо что-то втолковывая собеседникам на том конце провода, потом говорила с входившими в кабинет сотрудниками, потом снова звонила. Наконец она вышла из-за стола и поманила нас с собой, бросив фразу, смысл которой я понял, уже садясь в ее машину: «На свете есть хорошие люди». Или, чтобы звучало совсем по-русски: «Свет не без добрых людей».

Так мы попали первый раз к Бену. Людмила пробыла у него в кабинете не так уж долго и вышла оттуда улыбающаяся. Я горячо благодарил Бена — благо, можно было по-русски. В ответ он взглянул на меня пристально и сказал:

— Вы сейчас будете на работу устраиваться, а улыбка у вас… не в порядке. Покажите-ка! И здесь… Да, тут можно починить. Хотите, займемся?

Я в растерянности взглянул на миссис Саскайнд — она утвердительно кивнула головой.

— Вот и хорошо, — сказал Бен. — Запишитесь там… ресепшенист… как это по-русски? Первый эпойнтмент — полчаса. На будущей неделе, если она найдет время. А сейчас извините — некогда.

В машине на обратном пути миссис Саскайнд нам сказала:

— Меня благодарить не за что, и наш офис тоже ни при чем. Это его личное пожертвование в пользу еврейской общины… или русских евреев, так тоже можно сказать. А может быть, в память об отце.

— А мы отдадим, — сказала Людмила. — Вот начнем работать и отдадим.

«Ведущая» тонко улыбнулась:

— Не думаю. Разве что Геннадия возьмут на должность директора «Уорнер Бразерс» с окладом полмиллиона в год… Бен Залутски — самый дорогой дантист в городе, у него голливудские звезды лечатся. Один раз он хочет это сделать задаром, так дайте ему такую возможность. Вы знаете, что такое «мицва»?

Я знал, что такое мицва. Но я не знал, что польский каракалпак может быть верующим иудеем…

Так началось наше знакомство с Беном.

Ремонт моей улыбки оказался более сложным делом, чем я предполагал. Я ездил в клинику несколько раз. Бен всегда принимал меня сам, хотя в его клинике было несколько врачей, — возможно, потому что мицву нельзя делать чужими руками, а может быть, он был рад поговорить по-русски. При всей своей деловитости, он был человеком общительным. Он пригласил нас домой и познакомил со своей мамой, Гюльсаки Курбанбаевной, которая тоже была рада нам. Правда, она не проявляла особого интереса к ситуации в когда-то покинутой ею стране, только выслушивала наши рассказы, не задавая вопросов. Что она помнила о прошлой жизни, что она думала, понять было невозможно.

Чтобы расшевелить ее, я решил, так сказать, сыграть на национальных чувствах. В порядке самоподготовки я прочел статью о каракалпаках в 27-м томе «Брокгауза и Ефрона» (как мне удалось вывезти эту энциклопедию — отдельный разговор) и, будучи в гостях у Бена, с энтузиазмом заговорил о славной истории каракалпакского народа, который, как считают, является потомком печенегов. Но Гюльсаки Курбанбаевна, как и ее сын, не знала, кто такие печенеги. Выслушав меня, она неожиданно сказала:

— Я об этом ни с кем не говорю. Кто может понять? В этой стране люди не могут жить без горячей воды в ванной. А как вообще без воды? Как моются песком? Каждый второй ребенок умирает…

Она сидела, седая, спокойная, величественная, похожая на изваяние Будды, и непроницаемым взглядом смотрела куда-то вдаль. Я вспомнил фразу из энциклопедической статьи о каракалпаках: «Соседние народы смеются над их неуклюжестью и неразвитостью, но женщины их считаются красивыми…»

Но это все, так сказать, предыстория, а история, которую я хочу рассказать, началась несколько позже, когда ремонт моей улыбки уже заканчивался и я сидел в приемной у Бена чуть ли не в последний раз. Меня все не приглашали в кабинет, и от нечего делать я вновь и вновь разглядывал картинки на стенах. Это были в основном фотографии. На центральном месте красовался большой цветной портрет знаменитой кинозвезды с надписью синим фломастером, из которой мне удалось разобрать первые слова: «То my dear friend Ben…»

Как ни мало я был знаком тогда с современным американским кино, но ослепительную внешность этой актрисы узнал сразу: ведь даже в наше любезное отечество пробивались фильмы с ее участием. Правда, как говорили знатоки из Дома кино, далеко не лучшие ее фильмы — так, какие-то костюмно-исторические драмы, где она изображала попеременно королев и куртизанок, но красота ее и женское обаяние в полной силе присутствовали и там.

Итак, в ожидании вызова к зубному врачу я стоял перед портретом кинозвезды в пустой приемной, или, вернее сказать, почти пустой, потому что, кроме меня, на стуле в углу дремал здоровенный детина с невероятно толстой, как у акулы, шеей. Примечательного в нем, кроме шеи, было то, что он был одет в костюм — это в разгар-то калифорнийской жары! В какой-то момент мне показалось, что детина пристально оглядел меня, прямо ощупал взглядом и снова погрузился в дремоту. Но когда я, стоя перед портретом, услышал позади себя голос Бена и еще женский голос и обернулся, я буквально уткнулся в бетонную грудь костюмоносца. Мне показалось, что он придерживает мою руку, засунутую в карман.

— А это мой пациент и друг Геннадий, — громко сказал Бен. И тише: — Все в порядке, Дик.

Детина тут же, как ни в чем не бывало, отступил в свой угол. Бен засмеялся. Вместе с ним в приемную вышла небольшого роста немолодая женщина в светлом платье. Глаза ее были полны слез, веки красные, набухшие.

— Сейчас я вас познакомлю, — сказал Бен радостным голосом. — Это, как я уже сказал, мой друг Геннадий. Всего три месяца назад из России, можете представить? Ну, а кто это… — Он с нежностью взглянул на женщину. — Говорить, надеюсь, не нужно…

И тут же скороговоркой по-русски:

— Ты что — не узнаешь, что ли?

Я посмотрел внимательней и… Господи! Господи Боже мой! Это же она!.. Сквозь морщины, помятость и красноту я разглядел черты и краски, которыми только что любовался на портрете.

— Конечно узнаю, — промямлил я. Кинозвезда кивнула и почти улыбнулась. Я почувствовал ответственность момента и, мобилизовав все известные мне английские слова, составил такую фразу:

— В России все вас знают… и считают… самой красивой красавицей в мире.

Я видел, что Бен пришел в восторг от моего красноречия. Звезда же, бросив взгляд на свой портрет, произнесла:

— Это на портретах красивая, а наверное, так посмотришь — nightmare…

Я не знал этого слова — nightmare, и смысла фразы не понял, но с дурацкой улыбкой, балдея от близости всемирной знаменитости, поддакнул:

— Да, конечно. Nightmare.

И увидел, как широкое монгольское лицо Бена превратилось в узкое, семитское.

— Что ты несешь?! — простонал он по-русски.