О методах его расправы и вовсе говорили всякое. По части мести этот ненормальный отличался особенной изобретательностью. И на данный момент Фостеру было страшно представить, что случится, если они встретятся лицом к лицу. Что—что, а Киву точно не забыл, кто стрелял в него на банкете в честь открытия музея современного искусства. Да и надежда Лескова договориться с ним казалась Фостеру попросту наивной. О каком договоре может идти речь, когда Киву буквально

пропитался энергетикой разрушения? Обладая такой силой, Бранн мог с легкостью стереть в порошок любого своего врага — даже российскую «подделку» кайрама.

Что касается Вайнштейна, то он считал, что лучше вообще не надеяться на мирные переговоры. Бранна он знал гораздо дольше чем Лесков и, в отличие от Димы, всерьез опасался этого полукровку. Да, он якобы числился его лечащим врачом, вот только удовольствия от работы с таким «пациентом» Альберт не испытывал. И даже те суммы, которые Киву щедро бросал ему «с барского плеча», не могли избавить доктора от желания однажды вколоть ему барбитурат.

Стоя в кабине питерского телепорта, Вайнштейн откровенно проклинал себя за свою жалостливость — Бранна могло не стать еще в тот день, когда Лесков притащил его тяжело раненым. Можно было попросту не дать ему своей энергетики, и эта тварь подохла бы сама по себе. Но даже тогда у Альберта не хватило духу прикончить своего пациента.

Теперь же ему оставалось только молиться, чтобы не попасться Киву на глаза…

Когда случилось перемещение на вражескую военную базу, Альберт успел лишь отчетливо ощутить энергетику жгучей ненависти с примесью страха. А затем его оглушили выстрелы. Это были новые модели «ликвидаторов» — черные роботы, чья скорость и реакция поражали воображение. За ними стояли вражеские солдаты. Все до единого — полукровки.

От смерти нарушителей отделял только телекинетический барьер, созданный братом Иллариона Шевченко. Микола оказался быстрее Жака: в то время как француз, бледный как смерть, вжимался в стену кабины телепорта, украинец с легкостью удерживал щит.

— Не атаковать, — произнес Дмитрий, обратившись к своим спутникам, когда роботы наконец перестали по ним палить. Видимо, противник понял, что так просто эту войну не закончить. Воцарилась оглушительная тишина.

Лесков обвел взглядом своих врагов, едва ли не кожей ощущая, насколько сгустилось напряжение. Казалось, легкое дуновение ветра заставит их снова напасть. Если бы он был «энергетическим», то отчетливо бы ощутил страх, захватывающий сердца этих «марионеток».

— Я могу дать вам шанс, — наконец произнес Дмитрий, обратившись к противнику на английском языке. — Могу позволить вам сделать выбор: умереть здесь и сейчас ни за что. Или же перейти на сторону кайрамов. «Золотой Континент» уже пал. Вопрос только, падете ли вы следом за ним?

— Да пошел ты! — выкрикнул один из вражеских солдат. Его глаза окрасились медным, и мощный телекинетический удар обрушился на барьер Шевченко, заставляя его задрожать. Невидимая стена как будто затрещала. Микола невольно вытянул руки вперед, словно пытался ее удержать, готовясь к следующей атаке. Однако нового удара не последовало.

Лесков не сводил взгляда с вражеского телекинетика до тех пор, пока тот хрипло не закричал от ужаса. Что—то происходило с этим солдатом, что—то такое, что нельзя было ни увидеть, ни почувствовать. Он пятился назад, отмахиваясь руками от чего—то неведомого, до тех пор, пока не натолкнулся спиной на стену.

— Нет! Не надо! Неееет! — в отчаянии закричал он, и в тот же миг его тело разлетелось на куски. Кровавые брызги вперемешку с кусками плоти рассыпались по полу, а по стене расползлись бордовые узоры.

— Твою мать. — вырвалось у стоявшего подле него солдата.

И в этот момент Альберт отчетливо ощутил панический страх противника. Дмитрию даже не нужно было внушать его: всё стало ясно, как только их самый мощный телекинетик уничтожил собственное тело, подавшись воле «чистокровного».

Это показательное выступление шокировало не только врагов, но и союзников. Фостер почувствовал приступ дурноты и мысленно порадовался тому, что отказался от завтрака и сейчас незаметен для других. Шевченко заметно побледнел, Жак что—то тихо пробормотал по—французски, а старик Мицкевич растерянно посмотрел на Дмитрия. За эту войну он успел повидать многое, но впервые смерть предстала перед ним в столь чудовищном образе.

— Господи, — прошептал Вайнштейн, изо всех сил пытаясь абстрагироваться от энергетики убитого. В этот миг он даже забыл, что ему следует играть роль равнодушного кайрама. Все заготовленные маски рассыпались в пыль.

Тем временем Дмитрий продолжил:

— Я могу перебить вас всех.

Он говорил спокойно, словно ничего не произошло, и его хладнокровие оказывало еще больший эффект. Глаза его по—прежнему оставались медными, а лицо непроницаемым.

— Убью вас, а потом ваших близких. Одного за другим мы уничтожим всех, кто встанет у нас на пути. Наша группа далеко не единственная, так что не торопитесь. Подумайте еще раз. Я даю вам последний шанс выжить…

Убить вражеского телекинетика было спонтанным решением. И чертовски страшным для того, кто не привык убивать. Однако в тот момент в памяти внезапно прозвучали слова Бранна: «Люди обожают наглядные примеры. Можно хоть тысячу раз уговаривать, и ничего не будет. А можно один раз показать, что бывает в случае отказа. И этого обычно хватает.»

И сейчас, словно в подтверждение его правоты, кто—то из солдат попятился назад, кто—то бросил оружие на пол и поднял руки.

— Я не хочу умирать за них! — дрожащим голосом воскликнул парень, первым

отшвырнувший от себя автомат. На вид ему нельзя было дать и шестнадцати: как оказалось, «процветающие» тоже не гнушались использовать в этой войне детей.

— Они бы убили нас! — вмешался другой, мужчина лет сорока. — Мы тоже пытаемся спасти наши семьи!

— Мы не знали об отравлении воды, — теперь уже в разговор вступил дряхлый старик. — Да и кто нас, лабораторных, просветит? Ты ведь «шепчущий», русский? Можешь проверить, что я говорю правду…

В какой—то момент помещение наполнилось голосами тех, кто еще недавно давал присягу «Золотому Континенту». Их было около двадцати — разных возрастов, разных национальностей, разного вероисповедания. «Процветающие» вырвали их из умирающего мира, чтобы обеспечить свою безопасность, и эти запуганные существа немедленно согласились. Кто—то цеплялся за собственную жизнь, но большинство из них действительно спасали именно свои семьи. Их близкие жили здесь же, на базе, в тесных бараках на шестьдесят человек.

Слушая их восклицания, Лесков невольно слышал эхо собственных мыслей. Если бы ему только позволили переместить на Золотой Континент своих друзей, он бы сейчас, скорее всего, тоже находился в строю этих «оправдывающихся». Точно так же, как и этим полукровкам, ему было плевать на глобальное безликое слово «человечество». Для него это самое человечество ограничивалось всего несколькими людьми, ради которых он всегда шел и будет идти до конца.