Верити убегает, прежде чем я успеваю поблагодарить её и попрощаться.

Мне остаётся только молиться и надеяться, что Оскар получил мою записку. Надеяться, что он придёт. Встречу я назначила в музее. Там тепло, не надо платить за вход, всегда много народу, и никто не заподозрит в нас заговорщиков. Я не собиралась планировать кражу со взломом, но поговорить мы можем о чём угодно.

Увидев Оскара у столика регистрации, я готова расплакаться от облегчения. Собравшись с духом и ничего не говоря, мы проходим через фойе, где собраны книги наших лидеров. Время от времени мы останавливаемся, чтобы взглянуть на картину или находку археологов, но потом снова идём вперёд.

По дороге я передаю Оскару листок бумаги, полученный от Верити. Это план здания и инструкции, где найти конфискованные доказательства. Я шёпотом пересказываю сообщение Верити. Оскар хмуро кивает. Не так уж он и поражён – вероятно, давно предполагал, что тайник могут обнаружить. Он кладёт план в карман куртки, и мы некоторое время молча рассматриваем какой-то экспонат. Потом Оскар поворачивается ко мне и нежно убирает со лба отросшую чёлку, открывая синяк. При виде красно-синего пятна он морщится и тихо спрашивает:

– Что случилось? У тебя каждый раз новые раны. Взяв меня за руку, он внимательно осматривает заживший порез. Я вдруг чувствую, какие тёплые и сильные у него руки, а кончики пальцев, которыми он проводит по моим знакам возраста, жёсткие.

– Может быть, тебе пора завести телохранителя?

– Предлагаешь свою кандидатуру? – со смехом выдёргиваю я руку.

– Мы, переплётчики, известны своей устрашающей внешностью. Оскар тоже смеётся, и я с улыбкой слушаю его смех.

– Леора, какой ты хочешь остаться в памяти потомков? – неожиданно спрашивает Оскар. – Какие знаки ты собираешься нанести себе на кожу?

Странный вопрос, даже какой-то неприятный. Однако Оскар совершенно серьёзен. Глубоко задумавшись, я закрываю глаза. Каким он будет, мой первый знак? О чём я хочу рассказать моим детям, когда они станут читать меня? Какой я хочу остаться в памяти следующих поколений? Что может быть настолько важным, чтобы остаться на коже в веках?

И ничего не придумывается.

Я мысленно перебираю всё, что мне хотелось бы сделать: достичь высших степеней мастерства чернильщицы, выйти замуж, родить детей.

Но стоит ли всё это вечной памяти? Стоит ли памяти моя жизнь, если она всего лишь искра в огромном костре? Знаки на моей коже мало чем будут отличаться от знаков многих других отмеченных.

В голову закрадывается крамольная мысль: возможно, мы не так уж много узнаём о человеке, прочитав его книгу. Мы никого не можем узнать по-настоящему.

Прогоняю предательские размышления и перевожу взгляд на Оскара.

– Не знаю, – честно отвечаю я. – Наверное, не успела как следует подумать. А ты что скажешь? Оскар недоверчиво смеётся в ответ. – Ты серьёзно? Не успела как следует подумать? Мы живём ради этого, а ты не успела как следует подумать? Я только молча пожимаю плечами, и Оскар преувеличенно удручённо качает головой. Сливаясь с толпой посетителей, мы переходим из зала в зал.

– У меня есть один знак – свидетельство окончания первого года обучения мастерству переплётчика. И ещё знак на семейном древе, где стёрли папу. – Оскар пожимает плечами. – Я хочу прожить достаточно долго, чтобы на моей коже появились ещё какие-то знаки… – Его голос медленно затихает.

– Я понимаю.

– Может быть, большего мне и не нужно, – тихо продолжает Оскар. – Только чтить память отца, и чтобы памяти обо мне хватило на нас обоих. Мы смотрим друг на друга, и в это мгновение я понимаю, какой хочу остаться в памяти. Я хочу, чтобы помнили мою борьбу за память о папе. В глазах у нас стоят слёзы. Оскар прижимается своим лбом к моему.

– Всё будет в порядке, Леора.

Едва дыша, я смотрю Оскару прямо в лицо.

Куратор музея ведёт к центральному экспонату группу посетителей, и мы с Оскаром расходимся. Гид хмуро оглядывается на нас, и, взявшись за руки, мы торопливо сворачиваем в соседний зал, пряча смущённые улыбки.

Несколько минут я стою, привыкая к сумраку, а Оскар делает шаг в сторону, натыкается на что-то с глухим стуком, и улыбка на его лице тает.

Мы забрели в зал за зелёной дверью. Посередине аквариум, в котором покачивается человек с пустой кожей. Оскар врезался в стеклянную стенку этого ящика и устроил внутри небольшие волны. Локти человека, поскрипывая, трутся о стекло.

Мы окружены. Со всех картин, со всех рисунков на стенах на нас смотрят пустые. Алебастрово-белые надгробия белокожих и их тайны. На некоторых картинах пустые изображены с раздутыми животами, словно ложь и зло, которые они скрывают, переполнили их и готовы разорвать тела изнутри. Судя по глазам, пустые слишком многое видят, слишком многое знают и слишком многое прячут от окружающих.

На одной из картин изображён пустой, отрезающий руку отмеченного знаками. Мятежник отбирает у отмеченного его годы, его знаки, его жизнь.

Зал доверху наполнен злом. Зло сочится с картин и надписей на стенах. Повсюду записи об ужасах, некогда творимых пустыми, воспоминания пострадавших отмеченных. Ничто не мешает вообразить, что мы окружены иллюстрациями к сказкам. Но всё это было на самом деле, и забывать об этом нельзя.

Фигуры пустых напоминают скелеты, нет, скорее призраков. Но нас преследуют лишь образы пустых. Сами мятежники изгнаны, их больше нет. Угрозы нет. Однако страх мой слишком настоящий, и сила пустых слишком осязаема.

– Терпеть не могу это место! – шепчу я Оскару.

Сжав мою ладонь, он что-то бормочет, похлопывая по карману, где спрятаны инструкции Верити. Слов не разобрать, но напоминает что-то вроде: «У каждого свои секреты».

Дома, едва захлопнув за собой дверь, я слышу мамин голос:

– Леора, ты пришла? Подожди, я сейчас спущусь! Мама идёт по лестнице, сжимая в руке лист бумаги. На её лице странное выражение – смесь страха и облегчения.

– Сегодня пришло письмо. Назначен день церемонии взвешивания.

Извещение на плотной гербовой бумаге гласит: взвешивание папиной души состоится через две недели.

Времени совсем мало.

Когда мне было семь лет, я украла печенье.

Украла прямо из пекарни, где сейчас работает Себ. Попроси я тогда маму купить сладкого, она бы отказалась – это я знала наверняка. Печенье лежало на полке, совсем близко, и я не выдержала. Дождалась, пока и пекарь и мама отвернутся, и быстро опустила в карман пальто посыпанное сахаром плоское колечко.