13.9

Визит в банк ошарашил. Она долго смотрела на банковскую выписку. Смотрела, переводила взгляд с цифры на лицо сотрудницы, и потом обратно на цифры. Потом в очередной раз  выслушала уже известную информацию про шесть месяцев и кивала рассеянно.  А она-то думала, что после двух обнаруженных в комоде и столе конвертов с наличными – и крупными по ее мерками суммами! – ее уже ничем не удивишь. Ну да и пусть лежат деньги в банке. Целее будут.

 А ведь дед всегда прилично зарабатывал. В доме был достаток. Куда пропали деньги после смерти бабушки, Тура не задавалась вопросом. Наверное, была и пенсия приличная, и компенсации-дотации из-за статуса блокадника – Тура в этом не разбиралась и никогда не лезла – дед не пускал никого в свои дела. И теперь вот эта красота в банковской выписке.  Тура столько лет голову ломала – как хозяйство вести, как на ремонт денег скроить, как то, как это сделать. А могли бы ведь…

Эх, дед, дед…

Иногда Тура хотела рассказать об этом Елене – что, помимо квартиры и обстановки, Туре еще и денег привалило. Рассказать, чтобы просто посмотреть, как исказиться злобой лицо матери. Послушать, как она начнет кричать гнусности и гадости. Какой-то предохранитель сгорел, Тура перестала ждать от Елены чего-то, отличного от негатива.   Более того, в этом негативе, в волне дурных и злых слов стала находить извращенное удовольствие. Скорее всего, дело в том, что это была бессильная злоба. Смерть Павла Корнеевича  поменяла расстановку фигур в их сложной семейной партии. И в выигрышной ситуации оказалась не мать, а дочь. Как распорядиться этим положением, Тура пока не знала. Но не могла отказать себе в мелком и не очень благородном удовольствии продемонстрировать свою власть. Как это произошло со сменой замков. Елена даже слюной брызгала, но толку-то? Когда-то Тура сломала себе голову в попытках придумать приемлемую схему продажи антикварного стола в своей комнате. Теперь ей дурно делалось при мысли, что пропадет хоть что-то. Ей остро хотелось оставить все, как есть. Как было при деде. Законсервировать это время. Время, когда она была счастлива. Теперь только понимала, что это было оно. Вот такое не очень-то похожее на счастье на первый взгляд – со старым дедом, с проблемами, с сумасшедшим  хозяйством на плечах, с капризными клиентками и черноглазым квартирантом. А теперь же ничего этого нет. И не вернуть.

Даже капризных клиенток не вернуть. Тура не торопилась с поиском работы, но она нашла ее сама. И пусть до нового места работы добираться  час с двумя пересадками, но это филиал европейской клиники. И там совсем-совсем все иначе. И неплохой школьный английский – язык давался Туре легко - пригодился. И аппаратура там, и косметика, и обстановка – все на таком уровне, что салон в окрестностях Невского кажется самодеятельностью. И почти сразу речь зашла о перспективе обучения – возможно, придется ехать в Милан, там образовательный центр. И ассоциативно сразу вспоминается другая история с повышением квалификации, но Тура не позволяет себе об этом думать. День за днем, час за часом. Прожит день, прожит час – и то благо.

Суровая нить распускается, но потихоньку, не спеша, плавно. Спасибо, тетя Марит. Все, что вываливается, Тура проживет, протрет, просеет, проплачет. И выплывет. У нее же отец капитан.

Кадр четырнадцатый. А с этого момента в нашем кино начинается эпоха неореализма. Что было до этого? Затрудняюсь ответить. Одно можно утверждать смело – кино скоро кончится.  Или кино, или режиссер.

Завтра сорок дней. Целых сорок дней прошло с того дня, как деда не стало. Как она прожила их? Если бы могла вспомнить… Событий, дел, перемен – тьма. Но не задерживаются в памяти, быстро исчезают. Освобождая место новым.

Когда  Тура думала, выходя из здания банка, что сильнее ее удивить невозможно – она ошибалась. Не прошло и двух недель, как ее снова настигло прошлое. Неожиданно ворвалось в ее жизнь – сначала телефонным звонком.

- Тура Павловна Дурова?

- Да, это я.

Телефон по-прежнему звонит часто. Вот так бы он звонил, когда дед был жив. Но когда его не стало – всем он стал нужен. Или память о нем. Или информация. Или какие-то бюрократические вопросы. Как и сейчас. Голос в трубке официальный, хотя какие-то странные интонации проскальзывают.

- Вас беспокоят из консульства Норвегии.

Пять простых слов, но, осознанные, они заставили ее сначала похолодеть, а потом обжечься внутренним жаром.

Норвегия. Норвегия. Норвегия!

И деда уже нет в живых. Единственный, кто тогда спас, вытащил, встал на ее защиту. Кому оказалась небезразлична ее судьба. А теперь его нет, и кто ее спасет?!

Детский, казалось, давно позабытый страх, вырвался откуда-то из внутренних тайников души. И, спрессованный, сжатый, запрятанный там долгие годы, вдруг расширился, разбух, затмил собой все – разум, логику, здравый смысл.

Ее заберут. Придут, заберут, увезут в Норвегию, в холод и одиночество. В приют в Вадсё. Она не слышала, что ей говорят. Перестала понимать, а когда голос в трубке стал что-то настойчиво спрашивать – швырнула трубку на рычаг. Нет, нет, не-е-ет, она им не позволит. Она им не дастся! Дверь не откроет. Сбежит. Спрячется!

Туре потребовалось пять минут, чтобы погасить эту паническую атаку.  Помог совет деда: «Убегай от стресса. Лучшее средство от паники - ноги». И ходила взад-вперед по длинному коридору – десять метров от входной двери до двери ванной и обратно. Под неумолкающий трезвон телефона.

Вменяемость возвращалась вместе с вопросами, которые Тура себе задавала, и сама же на них отвечала.

Ее фамилия Рённинген? – Нет.

В ее свидетельстве о рождении указан отец? – Нет.

О ее родственных связях с Ларсом Рённингеном кто-то знает? – Нет. Ну, кроме Елены. Тут Туре сделалось снова нехорошо, но она себя за шкирку вернула на стезю логики и продолжила задавать вопросы.

У нее норвежское гражданство? – Нет.

Кому известно, что она родилась в Норвегии. – Никому. Кроме… Так, про Елену не вспоминать.

Когда телефон зазвонил раз, наверное, в десятый, Тура взяла трубку. Вслушивалась, напряженно хмуря брови. Но там произнесли слова, которые снова выбили почву под ногами.

Тура нащупала сзади кресло и осторожно в него опустилась.  Она не ослышалась? Преподобный?! Покойный?!

14.2

*

В консульство она попала только через два дня. Два дня она работала и думала над той частью информации, что ей сообщили по телефону. И все же оказалась не готовой спустя два дня выслушать полную версию событий жизни преподобного Ларса Рённингена, ныне покойного.

К вере ее отец  - впрочем, об их родстве, как с облегчением осознала Тура, сотруднику консульства известно не было – обратился, судя по датам, спустя год после того, как Туру вывезли из Норвегии. Переехал жить в Вадсё, на собственные сбережения открыл там христианскую миссию и всю оставшуюся жизнь посвятил ей. Тура пыталась сосредоточиться, чтобы хоть как-то осознать информацию, что ей сообщали – какие-то данные о деятельности миссии, о количестве прихожан, цифры финансового отчета, квадратные метры здания и еще куча всего. Только вот зачем ей все это? А в голове все никак не могла сложиться картина: ее отец  - и религия? То малое, что Тура о нем помнила, в этот образ не попадало никак. Преподобный Ларс Рённинген, кто бы мог подумать…