Шарп порадовался тому, что Шэдвей и эта дамочка вооружены, ибо это служило оправданием для ордера на арест. А когда он загонит их в угол, то сможет пристрелить обоих, заявив с достаточной правдоподобностью, что они начали стрелять первыми.

Пока Джерри Пик ждал возвращения сестры Альмы Данн с доктором Уэрфеллом, больница стала просыпаться. По коридорам забегали сестры, разнося пациентам лекарства, санитары перевозили больных в инвалидных креслах и на каталках в разные процедурные и операционные, некоторые врачи уже начали обход. Все больше запах хвойного дезинфицирующего средства перекрывался запахами спирта, чесночного масла, мочи и рвоты, как будто деловито спешащие сотрудники повытаскивали эту застоявшуюся вонь на свет Божий из каждого уголка больницы.

Через десять минут сестра Данн вернулась с высоким мужчиной в белом халате. Красивое, ястребиное лицо, густые волосы с проседью, аккуратные усы. Мужчина показался Пику знакомым, хотя он и не мог понять почему. Альма Данн представила его как доктора Ганса Уэрфелла, старшего терапевта утренней смены.

Доктор Уэрфелл сказал, глядя вниз на грязные ботинки и мятые брюки Пика:

– Физическое состояние мисс Киль не дает поводов для беспокойства, и я думаю, что уже сегодня или завтра утром ее можно будет выписать. Но она пережила глубокую душевную травму, так что ей нужно дать отдохнуть по возможности подольше. А сейчас она как раз отдыхает, крепко спит.

«Перестань смотреть на мои ботинки, черт бы тебя побрал», – подумал Пик.

– Доктор, – проговорил он, – я очень ценю вашу заботу о пациентке, но здесь речь идет о национальной безопасности.

Оторвав наконец взгляд от ботинок Пика, доктор Уэрфелл скептически нахмурился и спросил:

– Какое отношение, черт возьми, может иметь шестнадцатилетняя девушка к вопросам национальной безопасности?

– Это секретно, совершенно секретно, – заявил Пик, стараясь придать своему детскому лицу подобающее серьезное и значительное выражение, которое убедило бы Уэрфелла в важности его просьбы и склонило бы к сотрудничеству.

– Все равно бесполезно ее будить, – ответил врач. – Она будет находиться под влиянием лекарства и не сможет вразумительно ответить на ваши вопросы.

– А не могли бы вы ей дать что-нибудь, чтобы снять действие лекарства?

Доктор Уэрфелл сдвинул брови, выражая тем самым глубокое неодобрение:

– Мистер Пик, это больница. Мы существуем для того, чтобы лечить людей. Мы не поможем мисс Киль, если накачаем ее лекарствами только для того, чтобы снять действие других лекарств и ублажить нетерпеливого правительственного агента.

Пик почувствовал, что краснеет.

– Я не предлагал вам нарушить ваши медицинские принципы.

– И хорошо. – Патрицианское лицо Уэрфелла и его манеры не поощряли попыток спорить. – Тогда вы подождете, пока она сама проснется.

Расстроенный Пик проговорил, все еще пытаясь вспомнить, где он мог видеть доктора Уэрфелла:

– Но мы полагаем, что она может нам подсказать, где найти человека, которого мы обязательно должны найти.

– Что же, я уверен, она согласится вам помочь, когда проснется.

– А когда это может случиться, доктор?

– Ну, я думаю… часа через четыре, может, попозже.

– Почему так долго?

– Ночной дежурный дал ей очень слабое успокоительное, это ее не устроило, и, когда он отказался дать ей что-нибудь посильнее, она приняла свое собственное лекарство.

– Свое собственное?

– Мы слишком поздно поняли, что у нее в сумочке были таблетки бензедрина, завернутые в фольгу…

– Наркотики?

– Да. А в кармане – транквилизаторы и успокоительные. Ее таблетки оказались значительно сильнее наших, так что она в данный момент под их действием. Разумеется, мы изъяли все оставшиеся лекарства.

– Я подожду в ее палате, – заявил Пик.

– Нет, – отрезал Уэрфелл.

– Тогда я подожду у дверей палаты.

– Боюсь, не получится.

– Тогда я подожду здесь.

– Здесь вы будете мешать, – не согласился Уэрфелл. – Вы подождете в комнате для посетителей, и мы вас позовем, когда мисс Киль проснется.

– Я подожду здесь, – настаивал Пик, придав своему детскому лицу самое суровое, крутое и жесткое выражение, на которое только был способен.

– В комнате для посетителей, – возразил Уэрфелл зловеще. – И если вы не проследуете туда немедленно, я попрошу охранников больницы, чтобы они вас туда проводили.

Пик заколебался, в душе умоляя Господа дать ему больше настойчивости.

– Ладно, но, черт побери, позовите меня в ту же минуту, как она проснется.

Он в гневе развернулся и прошествовал прочь от доктора Уэрфелла искать комнату для посетителей, потому что постыдился спросить, где она находится. Оглянувшись на доктора, который теперь был занят разговором с другим врачом, он сообразил, что Уэрфелл как две капли воды похож на Дэшила Хэммета, автора детективных романов. Именно поэтому он и показался знакомым такому страстному поклоннику жанра, как Пик. Стоило ли удивляться, что он ведет себя с таким апломбом. Дэшил Хэммет, не больше и не меньше. Пику немного полегчало от сознания, что он уступил такому человеку.

Они проспали еще два часа, проснулись практически одновременно и снова занялись любовью на кровати в мотеле. Рейчел получила даже большее удовлетворение, чем в первый раз: все происходило медленнее, ласковее, в более изысканном и чувственном ритме. Ее гибкое, податливое, упругое тело доставляло ей самой глубокое удовлетворение, и она безмерно наслаждалась работой мышц, ритмичными мягкими движениями, ласковым касанием тел. То было не обычное наслаждение от любви, но более сильное и полное чувство: она ощущала себя молодой, здоровой, живой.

Обладая даром брать все от настоящего, она позволила своим рукам исследовать тело Бена, поражаясь его стройности, гранитной твердости мускулов его плеч и рук, крепости спины, наслаждаясь шелковистостью его кожи, ритмичным движением бедер, ощущая его всем своим телом, замирая от прикосновения его горячих рук, жгучего жара его губ на своих щеках, губах, шее, груди.

До Бена Рейчел не занималась любовью пятнадцать месяцев. И никогда раньше не приходилось ей испытывать такую любовь. Ей никогда не было так хорошо, никогда она не чувствовала такой волнующей нежности и такого полного удовлетворения. Казалось, что до сих пор она была как бы неживая, и вот наступил час ее возвращения к жизни.

Утомленные, они долго лежали в объятиях друг друга, но мягкий отсвет любви медленно уступал место странному беспокойству. Сначала Рейчел не могла понять, что ее тревожило, но потом узнала это редкое и особое ощущение приближающейся смерти, вызывающее дрожь, необоснованное, но инстинктивное чувство, от которого у нее тело покрылось мурашками.