Такси домчало его до дома, а потом он очень долго пытался открыть входную дверь. Пока ему это удалось, он выдал весь набор матерных слов, которые только знал. Войдя в квартиру, Рогозин сорвал с себя пальто, швырнул его в сторону, обувь тоже полетела куда-то в глубь коридора. Разрушение продолжалось, а Дмитрий никак не мог остановиться. Он вошел в гостиную, понимая, что, если сейчас сядет в стоящее перед ним мягкое, глубокое кресло, никакая сила не поднимет его, а он так и не сделал того, что намеревался. Он успел напиться, нахамить журналистке, ошарашить бармена, отношение которого к нему наверняка теперь будет более осмотрительным. Дмитрий понял, что он натворил немало за эти полтора часа, а главного так и не сделал: он не позвонил Юлии. Более того, он привел себя в такое состояние, что физически не мог ничего членораздельно говорить. Непослушный язык и тупое, вяло подчиняющееся командам тело раздражали Рогозина.

Он разделся, беспорядочно разбросав одежду по дивану, креслам, кое-что соскользнуло на пол, добрался до ванной комнаты, временами опираясь о стены, открыл кран холодной воды и стал под душ. Сначала ему захотелось тут же закрыть воду и наскоро обтереться мягким махровым полотенцем. Но Рогозин сцепил зубы и продолжал стоять под потоками освежающей, отрезвляющей воды. Настал даже момент просветления, после которого Дмитрию вообще стало тошно. Он запретил себе думать о том, как вел себя последние пару часов. Он не хотел давать этому оценку. Потому что ему и без того было не по себе — такого с ним еще не бывало! Причины Рогозин тоже не собирался искать, потому что знал — единственное, что его гложет, что не дает ему покоя — ответ Юлии. Он ждал его и боялся, что она вообще забыла о том дне, когда он признался ей в любви. Он страдает, мучается, со страху напился, как свинья, а она, быть может, вспоминает о нем только когда подходит к зеркалу и видит свою новую стрижку.

Уже стуча зубами, Дмитрий упорно стоял под холодными струями душа. Он вдруг решил заболеть. Да, именно простудиться. Завтра он позвонит в салон и охрипшим голосом скажет, что не выйдет на работу.

Попросит Лену извиниться перед клиентами, пообещав, что за пару дней обязательно встанет на ноги. Эта идея понравилась Рогозину, потому что впервые за много лет ему не хотелось выходить на работу. Сейчас он физически не мог запросто общаться с людьми, улавливать их настроение. Он не хотел никого видеть и слышать. Только ее, а она не позвонит сама. Он же снова откладывал это до завтрашнего дня. Сегодня он не в форме. Создавалось впечатление, что он сознательно довел себя до такого состояния, чтобы отложить звонок.

Быстро вытершись полотенцем, Рогозин надел махровый халат и направился в спальню. Его шаг был более четким, чем несколько минут назад. Голова все еще находилась под воздействием алкоголя, которого сегодня было слишком много. Когда он вошел в комнату, первое, что бросилось ему в глаза, была огромная фотография, висевшая над его кроватью. Красивая черно-белая фотография. Два лица, прижавшиеся друг к другу, улыбаются и светятся от счастья и любви — он и мама. Дмитрий улыбнулся. Он смотрел на дорогое сердцу фото, а оно стало терять очертания, вдруг стало размытым. И только мамины глаза по-прежнему были видны четко и смотрели на него все с той же любовью и нежностью. Рогозин отвел взгляд, поборол спазм в горле. Он провел ладонью по шее, словно пытаясь так освободиться от удушья. А когда снова взглянул на фотографию, с нее на него, смеясь, смотрели глаза Юлии. Это она словно перевоплотилась в самое дорогое для него существо. Рогозин вздрогнул, закрыл глаза, тряхнул головой. Осторожно снова открыл — все было по-прежнему: он и мама. Дмитрий запрокинул голову, едва слышно застонал, упал навзничь на широкую кровать и долго не мог уснуть, не находя себе места.

Юлия открывала входную дверь, когда зазвонил телефон. Она быстро сняла обувь и вбежала в гостиную. Подняв трубку, услышала длинный гудок — на том конце провода не дождались. Щеголева не стала обременять себя догадками, решив, что перезвонят, если нужно. Она вернулась в коридор за сумкой, которую второпях оставила на полу. На кухне выгрузила из нее продукты и включила чайник. Это был последний день перед выходом на работу. Предполагая, что работы скопилось много, Юлия сделала покупки на неделю. Потом не будет времени на беготню по рынку, магазинам. К тому же Наташа нуждалась в ее помощи, а на это тоже требовалось и время и силы. Уже было такое, когда она возвращалась домой со сдобной булкой, купленной в ближайшем хлебном киоске. Это повторялось не один раз. Не самую полезную для организма еду Юлия употребляла исключительно из-за цейтнота. Теперь она решила, что пришла пора заботиться о себе. Заботиться хотя бы для того, чтобы не свалиться с ног, чтобы быть полезной дочери и внуку. К тому же Надежда ежедневно ненавязчиво проводила психологическую обработку, что возымело действие. Щеголева знала, что подруга при желании сможет уговорить ее на что угодно. Она даже шутила по этому поводу:

— Слава богу, что тебе не пришло в голову что-нибудь криминальное. Уверена, что ты и на это смогла бы меня сагитировать.

Сейчас все разговоры с Андреевой сводились к трем темам, плавно вытекающим одна из другой: отъезд детей, внимание к себе, устройство личной жизни — то есть планы относительно Рогозина. Последнее вызывало у Юлии двойственное чувство. Она даже Наде не рассказала о последнем разговоре с Дмитрием. Она не смогла поделиться с подругой тем, что произошло в день ее отъезда. К его предложению руки и сердца она отнеслась как к временному помутнению рассудка — фантазия творческого человека разгулялась. Щеголева только так воспринимала восторженные взгляды и слова Рогозина, боясь признаться себе, что благодарна ему за эти мгновения. Юлия была уверена, что двух недель будет вполне достаточно для того, чтобы страсти поутихли, и все стало на свои места. К тому же после сообщения Наташи все мысли Юлии были далеки от романтических приключений, которые сулило продолжение знакомства с Рогозиным. Сейчас Щего-лева уже находилась не в шоке и не в панике, но в состоянии очень нестабильном. Вот уже три дня, как она жила с перспективой новых жизненных обстоятельств. Юлия то начинала плакать, представляя последний день прощания с дочерью, внуком, то впадала в лихорадочное возбуждение от фантазий на тему благополучного бизнеса Севы в Штатах. Она искала опору, на которую можно было бы опереться и прожить это нелегкое время, но никто, кроме Нади, не предлагал ей свое плечо. Женя Котова в последнее время в основном звонила по телефону, справлялась о здоровье, настроении, но зачастую это звучало как разговор врача и больного. Только Надя сердечно и добросовестно звонила, приезжала, тормошила, была рядом. Она пропускала через себя все тревоги и печали Юлии, что могла себе позволить только настоящая подруга. Щеголева не чувствовала себя такой одинокой и потерянной, зная, что Надя в любой момент окажется рядом. Иногда Юлии казалось, что она поступает эгоистично, нечестно, но пользовалась привилегией, которую дает истинная дружба.

Сегодня Надя с мужем были приглашены на торжество. Юлия знала, что впереди у нее свободный от всего вечер. Наташа сказала, что они поедут к родителям Севы. Они предпочитали не вмешиваться в процесс воспитания малыша, помогая по мере возможностей молодым родителям материально. Для этого они обычно приглашали Севу к себе, а теперь, когда малыш немного подрос, его можно было брать с собой. Сева хорошо водил машину, дорога к родителям занимала ровно пятнадцать минут. Пока малыша нужно было кормить каждые три часа, время бежало невероятно быстро. Наташе казалось, что только уложила сытого и довольного Андрюшу, только справилась с какими-то делами, а уже пора готовиться к очередному кормлению. Поэтому на визит к бабушке и дедушке выделялось чуть больше часа. Севе это не нравилось. Он видел, как Юлия переживает, отдает всю себя, заботится об Андрюше. Он невольно сравнивал это с телефонными звонками своих родителей, их нечастым появлением у внука. Они придерживались политики невмешательства. Объясняли это двумя причинами: желанием не мешать и необходимостью дать прочувствовать молодым родителям всю ответственность за малыша. Они сказали однажды, что в свое время справлялись со всеми трудностями сами. Приводили еще массу примеров, когда трудности сплачивали семью или разрушали ее. Сева с недовольством слушал такие разговоры. Ему становилось просто стыдно за то, что его родители открещиваются от самой элементарной заботы о внуке. Наташа не пыталась о чем-то просить их, просто принимала все, как есть. Ей приходилось успокаивать мужа, который выходил из себя после каждого звонка родителей.