— Почему? — Андреева подошла ближе, взглянула на малыша, который усиленно сосал пустышку и разглядывал обеих огромными карими глазами.

— Потому что мы это делаем для него, — Наташа кивнула в сторону Андрюши. — Я не хочу, чтобы он решал те же проблемы, что и его родители, бабушки, дедушки. Я хочу, чтобы у него они были другие.

— Он еще очень мал, а вы уже решаете за него, где ему расти, какие проблемы решать, — размашисто жестикулируя, сказала Андреева. — Впрочем, я не могу никого судить. Вы достаточно взрослые, чтобы принимать решения. Палка о двух концах получается…

— Тетя Надя, прошу вас, поддержите нас с Севой. Маму можно переубедить. Вы ведь знаете, какой она мягкий человек. Она всегда прислушивалась к вашему мнению. Помогите ей понять, что не бросаем ее, что мы ее очень любим. Все временно. Мы устроимся и заберем ее к себе, — эмоционально говорила Наташа, покачивая малыша.

— Заглядывать так далеко вперед не стоит. Ваша мама сама себе хозяйка, в отличие от этого карапуза, — назидательно произнесла Надежда и направилась в гостиную, где, поджав колени к подбородку, в кресле сидела Юлия.

Надежда взглянула на нее и шумно выдохнула. В душе она не могла принять решение Наташи, потому что в ту минуту, когда увидела потерянные глаза подруги, вдруг поставила себя на ее место. Что, если Анфиса однажды поставит ее перед фактом тысяч километров, которые будут разделять их? Да у нее самой сердце разорвется, а чего требовать от Юлии… Недавно муж оставил, теперь единственная дочь с внуком собираются уезжать. Воистину — нет в жизни справедливости. И как бы красиво Андреева ни говорила о том, что нельзя давить на детей, что нужно дать им возможность идти своим путем, в душе она не находила поддержки собственным словам. Она просто должна была произносить их, чтобы хоть как-то поддержать подругу. Это была явная ложь, на которую Надежда шла осознанно.

— Юль, — Андреева села в кресло рядом, — послушай, что я хочу сказать.

— Не надо, — перебила ее Щеголева, продолжая смотреть на застывшую занавеску окна. — Я знаю, что не имею права держать их возле своей юбки. Умом я это понимаю, а сердцем… Я вообще удивляюсь, что я не сошла с ума, когда положила трубку и осталась наедине со своими мыслями.

— Когда ты прервала наш разговор, я подумала бог знает что, — воспользовавшись паузой, сказала Надя.

— Почему?

— Она еще спрашивает?! А твоя фраза о воротах ада. Что это было, по-твоему? Как я должна была это понимать? — Надя сорвалась с места, принялась расхаживать по комнате. — Отвечай же!

— А так и понимай, что я прожила будто бы и праведную жизнь, а на то, что попаду в рай, не рассчитываю.

— Юля, разве так можно! — Андреева села на широкую, прочную спинку кресла. — За что ж ты себя так крепко судишь?

— Я дважды хотела уйти из этой жизни. В двух шагах была от пропасти.

— Но ведь ты осталась.

— И дважды благодаря Наташе, — Юлия поднялась и подошла к окну. Она продолжила говорить совсем тихо, как будто и не хотела, чтобы кто-то услышал ее слова. — Когда ушел Лева, я сказала себе, что нужна им, а значит, должна жить. Я подумала, что кроме позора, горя не принесу своему ребенку ничего. И это может перечеркнуть все то хорошее, что было между нами. А сегодня все снова потеряло смысл. Я действительно решила уйти, но не успела проглотить эти чертовы таблетки, потому что кто-то начал открывать дверь. Я вышла в коридор и столкнулась с Наташей.

Щеголева замолчала. Ей было тяжело говорить. Все казалось каким-то безумием. Это не могло происходить с ней.

— Я посмотрела в ее глаза и испытала такой стыд, который уничтожил всю меня. Перед Наташей стоял призрак, сжимающий в ладони горсть таблеток. Вместо того чтобы ответить на ее объятие, принять на руки малыша, я трусливо сбежала на кухню и, дрожа, высыпала отраву в ведро… — Юлия оглянулась на Надю. — Я больше никому не расскажу об этом. И прошу тебя задать себе вопрос: сможешь ли ты после этого дружить с такой слабачкой?

— Глупая ты, Щеголева, — Надя подошла, обняла подругу за плечи. — Даже представить себе не могла, какая ты у меня глупая. Как же я без тебя.

— Сама не знаю, что у меня творилось в голове. И сейчас она тяжелая, словно перед простудой. Ничего не соображаю. Наташе в глаза смотреть не могу, а она все говорит, говорит. Я понимаю, что все ее слова обращены ко мне, а принять их не могу. Проходят они мимо, понимаешь? Что мне делать?

— Возьми себя в кулак и скажи, что отпускаешь их. Внутри можешь гореть синим пламенем, а им не дай этого почувствовать. Ну, хочешь, выдержи паузу. Юль! — Надежда развернула подругу к себе лицом. — Ну разве легче тебе станет от того, что Сева останется без высокооплачиваемой работы? Разве полегчает от того, что они будут рядом с тобой вариться в бесконечном кошмаре нашей непредсказуемой действительности?

— Там хорошо, где нас нет. Не слыхала такого? — не сдавалась Щеголева, только сопротивление ее уже походило на инерцию. Вот-вот остановится и начнется другое движение, другие слова.

— Слыхала.

— И будут они там вторым сортом.

— А здесь что, высший? — иронично спросила Андреева. — Разве то, что Лев — директор известного на весь мир института, гарантирует что-нибудь ему, вам? Разве бизнес Севы — это что-то стабильное?

— Но и за океаном никаких гарантий.

— Там есть возможность попробовать начать другую жизнь. Может быть, она им не понравится. Много людей возвращается. Им будет к кому вернуться, в конце концов. А тем временем, ты здесь устроишь свою жизнь. Сколько тебе лет, Щеголева? Жизнь только начинается. Дети взрослые, мы можем позволить себе роскошь обратить внимание на себя, понимаешь?

— Ты не дави на меня.

— Я не давлю, а пытаюсь убедить, — Андреева снова вернулась в кресло. — Юль, давай без эмоций, а?

— Они ничего не сказали Льву.

— Успеется. Они решили сначала с тобой все выяснить. Вот что, позови Наташу и поговори с ней. Она сама не своя. Ей ребенка кормить. Нельзя держать ее в напряжении.

— А меня, значит, можно, — усмехнулась Юлия. — Ладно, зови. Скажу, что я счастлива спровадить их подальше, чтобы заботиться исключительно о себе.

— Они любят тебя.

— И я их, — прошептала Юлия, борясь с подступившими слезами.

— Эта любовь и есть смысл — это рай на земле, понимаешь? Любовь к ребенку, любовь к отцу и матери — это что-то на уровне вселенной. Столько слов об этом сказано, а все мало будет, — Надя принялась хлопать по карманам. — Такая тема, что не мешало бы и закурить.

, — Иди на кухню и дыми в форточку, — миролюбиво сказала Щеголева.

Когда Надя вышла из гостиной, Юлия еще какое-то время стояла у окна. Потом медленно прошла через комнату и, выйдя в коридор, увидела Наташу, сидящую на стуле. Она сидела, опустив голову, покачивая ногой. Она была глубоко погружена в собственные мысли и не заметила, как Юлия присела рядом, обхватила руками ее колени.