— Девочка, милая моя, — прошептала Щеголева. Наташа вздрогнула и испуганно посмотрела на мать. — Ната, доченька, я хочу сказать тебе важное. Ты разбиваешь мне сердце, но я счастлива и готова терпеть эту боль, потому что люблю тебя.

— И я тебя, дорогая моя мамочка. Ты не обижаешься больше? Ты поняла нас? Ты не сердишься на Севу? — Наташа всхлипывала, не пытаясь вытирать бегущие слезы. — Он так переживает. Ты не сердишься?

— Нет, девочка, я могу только любить вас, — закрыв глаза, едва слышно произнесла Юлия.

— Спасибо тебе.

— Ну за что, милая? — Юлия открыла глаза и, встретив взгляд дочери, неожиданно спросила: — Отцу когда скажете?

— Попозже.

— Он тоже должен иметь время, чтобы смириться с вашим выбором. Не откладывай на последний день, — Юлия покачала головой. — Не представляю, как он переживет это…

— Мам, ты действительно переживаешь за него?

— Он твой отец. Он никогда не станет для меня чужим человеком. Мы не вместе, но у меня в памяти столько светлых воспоминаний. Вот вы уедете, и как ты думаешь, что будет согревать мое одиночество?.. Да, да, то, что было хорошего.

Воспоминания… Щеголева прижала пылающие щеки к прохладным ладоням дочери. Поцеловала их, возвращаясь в далекое время, когда Наташа была совсем маленькой. Тогда она. протягивала ей свои ладошки и смеялась, когда Юлия покрывала их отрывистыми поцелуями. Лев всегда говорил, что она балует девочку. Может быть, он был прав. Но теперь Щеголева была уверена, что какое бы расстояние ни разделяло ее и Наташу, у дочери останутся милые сердцу воспоминания. Память вернет ее в те мгновения, когда она чувствовала себя счастливой и защищенной, ощущая прикосновение материнских губ.

Все время, пока Рогозин не имел возможности даже слышать Щеголеву, тянулось для него невероятно медленно. Он отгонял от себя мысли об этой женщине, но они упорно возвращались, мешая ему работать, общаться с окружающими его людьми. Он понял, что его поведение стало иным, замечая взгляды и отвечая на не совсем привычные вопросы. За две недели он так извел себя, что к дню возвращения Щеголевой не мог думать ни о чем, кроме того, какой ответ она приготовила для него. Удивление и озабоченность переходили в желание выяснить состояние его здоровья:

— Как вы себя чувствуете, Дмитрий Ильич? — первой не выдержала Лена.

— Отлично, спасибо, — один из обычных рабочих дней закончился, и Рогозин собирался уходить.

Только делал он это не как всегда: сев в кресло для посетителя, он задумчиво смотрел в окно, не замечая Катюши, старательно орудовавшей веником, моющим пылесосом. Он никак не реагировал на то, что происходит вокруг. Не ответил Людмиле, попрощавшейся до завтра со всеми. Он словно окаменел, глядя на освещенную улицу. В этот момент он думал о том, что сегодня вернулась Юлия. Уже вечер, а он не нашел в себе смелости позвонить, поговорить, просто услышать голос. Он несколько раз подходил к телефону, но, постояв с трубкой в руке, трусливо отказывался от намерения. И все из-за того, что он боялся узнать ответ на интересующий его вопрос. Ждать, что она первой наберет номер его телефона, было бессмысленно.

Рогозин понимал, что у него очень мало шансов. Он начал слишком активно и этим мог испугать Щеголеву. Она смотрела на него с удивлением в их последнюю встречу. Что-то вроде жалости промелькнуло в ее лице. Нет, только не это. Ему нужна полная отдача, почти материнская привязанность, забота, любовь. «Почти» — потому что никто и никогда не сможет любить его так беззаветно, как мама. А Юлия… В ней было что-то, роднившее ее с самым дорогим для Рогозина человеком. Пока он улавливал это, несмотря на то что внешне она просто терпела его присутствие. Может быть, что-то изменится? Хотя что означают две недели, когда предстоит оставить за спиной двадцать лет брака, прошлое, в котором, по ее словам, было много хорошего. Она осталась одна не по своей инициативе — в этом случае все могло быть иначе. Вероятно, муж бросил ее. Андреева не стала распространяться на эту тему, когда он попросил его просветить. Она — настоящая подруга, никаких подробностей, ничего, что может бросить тень на Юлию. Надя оставила его в недоумении, произнеся:

— Щеголев еще пожалеет. Юлия не из тех женщин, которых можно бросить и потом не пожалеть об этом.

— У него есть шанс вернуться? — осторожно спросил Рогозин.

— По словам Юлии — нет.

— А вы что думаете?

— Прогнозы в этой области — дело неблагодарное, — уклончиво ответила Андреева.

— А у меня?

— Дмитрий, вы явление, мимо которого нельзя пройти равнодушно, но это не означает автоматического желания задержаться рядом.

— Это ваше мнение?

— Исключительно.

— Тогда остается надежда…

Вспоминая этот разговор, состоявшийся по его инициативе, Дмитрий искал и не находил очков в свою пользу. Это выбивало почву из-под ног, лишало его привычной легкости и оптимизма. Последний раз взглянув на свое отражение в зеркале, Дмитрий подмигнул ему и вышел из зала. Закрыл дверь на ключ и повесил его на небольшой стенд.

— Дмитрий Ильич? — охранник остановил Рогозина, когда тот прошел мимо, не поставив как обычно свою подпись в журнале. Это было обычной процедурой: каждый из работающих в салоне отмечал время и число, когда приходил и уходил с работы. Рогозин забыл об этом и собирался выйти из здания. Охранник остановил его, мягко придержав за рукав пальто. — Вы забыли сделать отметку в журнале.

— Да, конечно, — ответил Рогозин, спохватившись. Он виновато улыбнулся и быстро черкнул в графе свою размашистую подпись. — До завтра.

Но уже в эту минуту Дмитрий чувствовал, что не хочет возвращаться сюда. Это было с ним впервые.

Работа — его детище, его второе я, смысл существования и источник удовлетворения, сейчас отступала на второй план. Совершенно новое состояние было непривычно, и Рогозин не знал, как себя вести. Он не мог понять, как вместить себя в рамки этого отчаянно равнодушного ко всему состояния. И не нашел ничего лучшего, как приехать в один из баров, где обычно встречался с друзьями. Сегодня ему не хотелось сразу ехать домой. Он решил, что рюмка-другая обжигающей водки придаст ему смелости — способ, к которому Рогозин не прибегал никогда раньше. Почему он выбрал его в этот раз?

Узнав его, бармен расцвел в улыбке и, желая показать внимание к столь важной персоне, после короткого приветствия спросил:

— Все, как обычно? Водка с апельсиновым соком?

— Да, спасибо. Если можно, с ощутимым изменением объема, — не менее очаровательно улыбнулся Рогозин. — Мы его увеличим в два раза. Для начала.

— Понял.

Бармен профессиональными Движениями налил водку до половины стакана и быстро долил в него сок. На блюдце появилась нарезка бастурмы и сыра с тонкими ломтиками белого хлеба. Рогозин равнодушно наблюдал за отточенными движениями бармена. Получив свой привычный заказ, только со значительно увеличенной дозой спиртного, Дмитрий благодарно кивнул. Он начал отпивать небольшими глотками напиток, положив в рот маленький розовый лепесток бастурмы. Едва только он почувствовал ее острый вкус, как рядом раздался невероятно мягкий, приятный голосок.