Хлоя Штиц, специалистка–воровка из Имако, рассказывала Веде о своем давнем сотрудничестве с коронером Стефаном Скелленом. Каберник Турент и Фрипп Младший сдерживали коней, подслушивали, часто оглядываясь.

— Я его знаю хорошо. Уже несколько раз работала под ним…

Хлоя едва заметно заикнулась, уловив двузначный характер выражения, но тут же свободно и безмятежно рассмеялась.

— Под его командой тоже, — фыркнула она. — Нет, Веда, не бойся. У Филина принуждения не бывает. В этом смысле он не навязывался, я сама тогда искала случая и нашла. А для ясности скажу: таким манером получить его благосклонность не удастся.

— Я ни на что такое не рассчитываю, — надула губы Веда, вызывающе глянув на плотоядные ухмылочки Турента и Фриппа. — Случая искать не стану, но и не испугаюсь. Я не позволю испугать себя всякой мелочью. И уж наверняка не мужицкими фитюльками, которые иначе и не назовешь.

— А у вас ничего другого на уме, одни фитюльки, — бросил Бореас Мун, сдерживая буланого жеребца и ожидая, пока Веда и Хлоя поравняются с ним.

— А тут не ими воевать придется, уважаемые дамы! — продолжал он. — С Бонартом, ежели кто его знает, мало кто сравняется, когда о мечах речь. Я был бы рад, если б оказалось, что между ним и господином Скелленом нет ни ссоры, ни вражды. Если б все давно по косточкам разошлось.

— А я этого не понимаю, умом–то, — признался едущий сзади Андреас Верный. — Навроде бы как чаровника какого нам выслеживать велено, потому нам чуйную и придали, Веду Сельборн, вона эту. А теперича о каком–то Бонарте разговор идет и девке какой–то.

— Бонарт, охотник за наградами, — откашлялся Бореас Мун, — был с господином Скелленом в сговоре. И обманул. Хучь приобещал господину Скеллену, что энту девку пришьет, а сам в живых оставил.

— Не иначе как ему ктой–то другой поболе деньжат за живую пообещал, чем Филин за мертвую, — пожала плечами Хлоя Штиц. — Они такие — охотники за наградами–то. Чести у них не ищи!

— Бонарт не такой, — возразил, оглянувшись, Фрипп Младший. — Бонарт от раз данного слова не отступал.

— Сталбыть, еще дивнее дело сыскалось, что вдруг отступил.

— А чего бы это, — спросила Веда, — девка такая важная? Ну, та, которую надо было прибить, а не прибили?

— А нам–то что? — поморщился Бореас Мун. — У нас — приказ! А господин Скеллен имеет право своего требовать. Бонарт должон был Фальку затюкать, а не затюкал. Господин Скеллен вправе потребовать, чтобы он отчитался перед ним.

— Этот Бонарт, — убежденно бросила Хлоя Штиц, — собирается за живую девку взять поболе, чем за мертвую. Вот те и весь сказ.

— Господин коронер, — сказал Бореас Мун, — сначала тоже думал, что Бонарт одному барону из Гесо, который на банду Крысей взъелся, живую Фальку приобещал, чтоб тот с ей позабавился и помаленьку умучил. Но вроде как бы это неправда. Не ведомо, для кого Бонарт живую Фальку прячет, но наверняка не для того барона.

* * *

— Господин Бонарт! — Толстый старшина Ревности вкатился в корчму, сопя и задыхаясь. — Господин Бонарт, вооруженные в поселке. На конях едут.

— Тоже мне новость. — Бонарт протер тарелку хлебом. — Было б удивительно, если б они ехали, к примеру, на обезьянах. Сколько?

— Четверо.

— А где моя одежда?

— Только–только развесили… Еще не высохла…

— Чтоб вас разнесло. Придется гостей в подштанниках принимать. Но по правде, каков гость, такова и милость.

Он поправил затянутый на исподнем пояс с мечом, сунул штрипки от кальсон в голенища сапог, рванул за цепь, привязанную к ошейнику Цири.

— Вставай, Крысиха!

Когда он вывел ее во двор, четверка конных уже приближалась к корчме. Видно было, что позади у них долгий путь по проселкам да в непогоду — одежда, упряжь и кони были заляпаны засохшей пылью и грязью.

Их было четверо, но они еще вели запасную. При виде запасной Цири почувствовала, как ее вдруг охватывает жар, хотя день был очень холодный. Это была ее собственная пегая, все еще в ее же сбруе и под ее седлом. И в налобнике, подарке от Мистле. Наездники были из тех, что убили Хотспорна.

Они остановились перед постоялым двором. Один — вероятно, командир — подъехал ближе, поклонился Бонарту, стащив с головы куний колпак. Он был смуглый и носил черные усы, похожие на проведенную угольком черточку над верхней губой. Верхняя губа, заметила Цири, то и дело у него съеживалась — тик все время придавал ему разъяренное выражение. А может, он и верно был разъярен?

— Приветствую вас, господин Бонарт!

— Приветствую вас, господин Имбра. Приветствую, господа. — Бонарт не спеша зацепил цепь Цири за крючок на столбе. — Прошу простить, что встречаю в кальсонах, но не ожидал, никак не ожидал. Дальний путь за вами, ох, дальний… Из Гесо, значится, аж сюда, в Эббинг, пригнали. А как уважаемый барон? Здоров ли?

— Как огурчик, — равнодушно ответил смуглый, снова кривя верхнюю губу. — Простите, болтать некогда. Спешим мы.

— А я, — Бонарт подтянул пояс и подштанники, — вас вовсе и не задерживаю.

— К нам дошла весть, что вы Крыс перебили.

— Верно.

— И, выполняя обещание, данное барону, — смуглый по–прежнему прикидывался, будто не видит во дворе Цири, — взяли Фальку живьем?

— И это, думается мне, правда.

— Значит, вам посчастливилось там, где нам не повезло. — Смуглый глянул на пегую лошадку. — Лады. Забираем девку, и домой. Руперт, Ставро, заберите ее.

— Не спеши, Имбра, — поднял руку Бонарт. — Никого вы не заберете. По той простой причине, что я не дам. Я раздумал. Оставляю девушку себе, для собственного употребления.

Названный Имброй смугляк наклонился в седле, отхаркался и сплюнул, поразительно далеко, почти на ступени крыльца.

— Но ты обещал господину барону.

— Обещал. Но раздумал.

— Что? Верно ли я расслышал?

— Верно, не верно — не моя печаль, Имбра.

— Ты три дня гостил в замке? За данные барону обещания три дня пил и жрал? Лучшие вина из погребов, печеных павлинов, косулье мясо, паштеты, карасей в сметане? Три ночи будто король на пуховатках спал? А теперь, значит, раздумал? Да?

Бонарт молчал, храня безразличие и усталость на лице.

Имбра стиснул зубы, чтобы сдержать дрожь.

— А знаешь, Бонарт, мы ведь можем Крысиху у тебя силой отнять!

Лицо Бонарта, до того тоскливое и равнодушное, мгновенно напряглось.

— Попробуйте. Вас четверо, я один. К тому же в подштанниках. Но ради таких засранцев и штаны надевать не стану.

Имбра снова сплюнул, дернул поводья, развернул коня.

— Тьфу, Бонарт, что с тобой приключилось? Ты ж всегда тем славился, что был солидным, честным профессионалом, слово данное надежно выполнял. А тут получается, что твое слово менее дерьма стоит! А поскольку человека по словам его оценивают, то получается, что и ты…