Он на миг уставился прямо в камеру. А потом так тихо прошептал: «Спасибо тебе. Ты прав. Это весело. Я тоже так буду делать». И экран погас.

Когда я был гораздо моложе, мне казалось несправедливым, что я неспособен на человеческие эмоции. Я видел огромную преграду между собой и остальным человечеством, стену из чувств. Одним из тех чувств была вина — по сути, самое обыденное человеческое переживание. И теперь, осознав, что Вайсс обвиняет меня в том, что это я освободил в нем убийцу, я также осознал, что мне следовало бы почувствовать хоть какую-то свою вину, но, к счастью, ничего такого не почувствовал.

Вместо вины я испытывал облегчение — потому что понял, чего он хочет. Меня. Он не сказал об этом прямо, но подразумевал: «Следующий — ты и твои близкие». А вслед за облегчением пришло холодное осознание безотлагательной необходимости действовать. Темный Пассажир уловил в голосе Вайсса вызов и отвечал ему тем же, неспешно разминая внутри меня свои темные когти.

И в этом тоже было облегчение. До сих пор Пассажир сохранял молчание, ему было совершенно нечего сказать по поводу позаимствованных в морге тел, пускай даже их задекорировали под садовую мебель или фруктовые корзины. Однако теперь возникла угроза, другой хищник вынюхивал нас по следу, угрожал захватить уже помеченную нами территорию. Мы не могли допустить подобного вызова. Вайсс официально уведомил нас… и теперь наконец-то Пассажир очнулся ото сна и точит зубы. Мы будем готовы.

Впрочем, готовы к чему? Вайсс, конечно, не сбежит, это совершенно исключено. Тогда что же он станет делать?

Пассажир шепнул мне ответ, вполне очевидный, но очень точный, потому что мы и сами поступили бы так же. Ведь Вайсс мне признался: «Я любил Алекса, а ты его у меня отнял…» Значит, он нападет на тех, кто мне близок. И даже подсказал мне, на кого, когда оставил фотографию на трупе Дойча. Коди либо Эстор — потому что это ударит по мне точно так же, как я ударил по нему…

Главный вопрос: как именно он это сделает? И ответ казался вполне очевидным. До сих пор Вайсс действовал напролом (куда уж больше, после взрыва дома?). Очевидно, враг быстро сделает следующий шаг. И поскольку мне было известно, что он за мной следит, оставалось только предполагать, что он выяснил мой распорядок дня — и распорядок дня детей. Они окажутся в наиболее уязвимом положении, когда Рита приедет за ними после уроков: из школьной безопасности они попадут прямиком в хаос Майами. Я в это время буду далеко, на работе; Вайсс, безусловно, сумеет побороть довольно хрупкую и ни о чем не подозревающую женщину и схватит по крайней мере одного ребенка.

Итак, мне следовало первым занять боевую позицию, раньше Вайсса, и дождаться, когда он появится. Простой план — и рискованный, если я в чем-то ошибся. Но Пассажир согласно шипел мне на ухо, а он-то ошибается редко, поэтому я принял решение уйти сегодня с работы пораньше, с обеда, занять позицию у начальной школы и перехватить Вайсса.

Как только я собрался с духом и изготовился к решающему броску, метя прямо в яремную вену приближающегося врага, зазвонил телефон.

— Здорово, парень! — воскликнул Чатски. — Она очнулась и зовет тебя.

Дебору перевели из отделения интенсивной терапии. В первый миг, войдя в ее пустую палату, я испытал смятение и замешательство. Сколько раз в кино такое видел! Вот персонаж смотрит на пустую больничную койку… значит, тот, кто здесь лежал, скончался! Но если бы Дебс умерла, Чатски обязательно бы мне сказал… В общем, я просто вернулся в приемный покой. Пришлось подождать, пока женщина в регистратуре проделывала какие-то таинственные и невероятно медленные действия в компьютере, говорила по телефону и болтала с ошивающимися поблизости медсестрами. Та атмосфера с трудом контролируемой паники, что царила в реанимации, здесь совершенно рассеялась, сменилась каким-то маниакальным интересом к телефонным разговорам и маникюру. В конце концов женщина за стойкой признала весьма незначительную вероятность того, что Дебору следует поискать в палате 235, на втором этаже. Это показалось мне настолько логичным, что я даже поблагодарил дамочку в регистратуре и поплелся на поиски нужной палаты.

В самом деле, Дебора была на втором этаже, рядом с палатой 233. В мире все было в полном порядке, и именно с этим чувством я зашел внутрь.

Дебора сидела, опираясь на подушки, а Чатски пристроился на краешке ее кровати. Вокруг Деборы по-прежнему высились впечатляющие нагромождения медицинских приборов, но на сей раз при моем появлении сестра приоткрыла один глаз и посмотрела на меня, сумев даже изобразить в мой адрес скромную полуулыбку.

— Ты жива, жива! — Я попытался ненавязчиво пошутить. Взял себе стул и сел к кровати.

— Деке, — хрипло прошептала Дебора и снова попыталась улыбнуться. Получилось еще хуже, чем в первый раз, поэтому она перестала стараться, закрыла глаза и даже как-то осела в снежной глубине подушек.

— Она пока слаба, — сказал мне Чатски.

— Сам вижу, — отозвался я.

— Ты… это… ее не напрягай, и все такое. Врач не велел.

Может, Чатски боится, что я с ней стану в волейбол играть? В общем, я просто кивнул ему и потрепал Дебору по руке.

— Как хорошо, что ты опять с нами. Мы переживали.

— Знаю, — слабо выдохнула она, прикрыла веки и стала прерывисто дышать, разомкнув губы, а Чатски наклонился и всунул ей в рот кусочек льда.

— Тише, — сказал он. — Не нужно пока говорить.

Дебс проглотила лед и хмуро зыркнула на Чатски.

— Я в норме, — заявила она (что было, разумеется, некоторым преувеличением).

Лед вроде чуточку помог, и голос моей сестры уже не был так похож на скрип напильника по рассохшейся деревяшке.

— Декстер, — позвала она неожиданно гулко, словно крикнула в церкви. К моему величайшему изумлению, я заметил слезинку в уголке ее глаза (а ведь она не плакала при мне лет с двенадцати). Слезинка скатилась по щеке на подушку и впиталась в ткань. — Вот дерьмо. Чувствую себя такой…

Рука — та, которую не держал Чатски, — слегка задрожала.

— Еще бы! — заявил я. — Ты ведь почти умерла.

Она полежала с минуту молча, с закрытыми глазами, а потом проговорила очень тихо:

— Я больше не хочу…

Мы с Чатски переглянулись, он пожал плечами.

— Что не хочешь, Дебс? — спросил я.

— В полиции…

Когда до меня наконец дошло, что сестра больше не хочет быть копом, я изумился так, будто луна вдруг вздумала уйти на пенсию.

— Дебора!

— Какой смысл… — прошептала она. — Попасть сюда… зачем?

Дебс открыла глаза, посмотрела прямо на меня и чуть заметно покачала головой.

— Зачем? — повторила она.

— Это твоя работа, — высказался я. Признаю: не самое уместное замечание, — но лучше в данных обстоятельствах ничего не придумалось; к тому же вряд ли ей сейчас хотелось слушать про Правду, Справедливость и «Американский образ жизни».