На этом этаже располагались спальни. По стенам в коридоре висели картины в тяжёлых позолоченных рамах. Расстеленные поверх ковров шёлковые дорожки с красно-синим восточным узором приятно холодили мои нежные детские ступни. Справа оказалась спальня родителей Клер. Четыре столба стояли по углам огромной кровати, а рядом на полу лежала шкура белого медведя с головой! С самой настоящей пастью, с оскаленными клыками! Я вздрогнул, представив, как печально и жестоко окончилась жизнь медведя и как бесславно продолжилось существование его чудной шкуры: по утрам и вечерам это густой мех топчут ножки миссис Бистер. Я взглянул на тумбочку. Телефонного аппарата тут нет. Где же у этих людей стоит телефон? Может, у Бистеров, как у Петтишанксов и других богачей с Прибрежных холмов, в доме имеется отдельная телефонная комната?

Если так, где она? Ну разумеется, внизу. Так, спускаюсь ещё ниже. Тут ещё опаснее. Последний марш я прошёл, почти не дыша.

Гостиная — если такие помещения в шикарных домах называются так же, как у обычных людей, — была огромная, с целый этаж нормального дома, такого, как наш с папой. Из окон виднелся заснеженный сквер в двух кварталах дальше по улице. У камина, точно часовые, стояли тяжёлые, обтянутые шёлком кресла с высокими боковинами; по шёлку порхали вышитые стрекозы. В камине лежали поленья одинакового размера, как на подбор. Нежно-кремовый бархат дивана так и манил. Диван, наверно, мягкий! И огромный! Пожалуй, человек пять в ряд усядутся. Вот бы на нём попрыгать! Но я шёл дальше. Где же у них телефон? Да-а, не гостиная, а целый зал! Вдоль стен стоят крепкие, обтянутые кожей стулья, так что в общей сложности здесь можно посадить человек двадцать пять — и обойтись без раскладных стульев из гаража, которые папа всегда приносил, когда к нам приходили гости на День благодарения.

Так, о чём это я? В этом доме нет складных стульев. И гаража тут тоже нет. И вообще, один диван Бистеров наверняка стоит больше, чем вся наша мебель в Кейро, вместе взятая.

Оскар, одумайся! Вернись! — твердил мне внутренний голос. — Да-да, сейчас. Минуточку! Только услышу папин голос и вернусь. Больше мне ничего не надо! — отвечал внутри меня другой, безрассудный, подсказчик.

Распашные стеклянные двери вели из гостиной в столовую. Ещё дюжина стульев, потвёрже, с инкрустацией и деревянными перекладинами вместо мягких спинок, стояли на равном расстоянии друг от друга вокруг огромного стола из красного дерева, отполированного до зеркального блеска. Строго над центром стола висела люстра с сотней хрустальных подвесок.

К счастью, рядом со столовой я наконец обнаружил телефонную комнату, отделанную в испанском стиле: с тёмно-красными бархатными гардинами, на которых сидели вышитые золотой нитью стрекозы. Я включил лампу, и свет заструился сквозь разноцветные стёклышки — каждое не больше моего ногтя. Стёклышки сложились в картинку: опять получилась стрекоза. Похоже, Бистеры — большие поклонники стрекоз. Перед телефоном стоял какой-то греческий бог, выточенный из слоновой кости, с серебряными крылышками на пятках; в руке он держал то ли венок, то ли сплетённых змей.

«Это Гермес, Оскар! Римляне называют его Меркурием». Я прямо-таки услышал голос миссис Олдерби, которая заставляла нас зубрить имена всех греческих, римских и египетских богов, каждый из которых чем-то заведовал и имел свой характер.

На корпусе телефонного аппарата имелось окошечко с номером Бистеров: Баттерфилд 8-7053. Я поднял трубку.

— Ваш номер? — произнесла телефонистка бодрым, уверенным голосом, совсем как телефонистки в Кейро.

Все мои страхи тут же улетучились. Сейчас она соединит меня с папой.

— Будьте добры, Кейро, Иллинойс. Кейро, шесть, ноль, восемь, четыре, пять. — Я произносил заветные цифры, а сердце билось всё быстрее. Сейчас папа скажет «алло», я просто послушаю его голос и тут же побегу наверх и лягу в постель. И никто меня не увидит! Честное слово!

— Иллинойс? — переспросила телефонистка. — Малы-ы-ыш? Куда ты звонишь? В Иллинойс?

— Да, — сказал я, понизив голос, чтобы она не поняла, что мне всего шесть лет. Почему же меня все малышом обзывают?!

— Нам не разрешают принимать междугородние звонки у маленьких детей, — строго сказала телефонистка.

— Мне одиннадцать лет! — возразил я.

— Золотко, а рядом с тобой есть человек, который может сделать этот заказ вместо тебя? — уже мягче спросила девушка.

— Нет.

— Так я и знала, — укоризненно сказала она. — Дети вечно балуются. Поэтому наша компания не позволяет им звонить в другие города и страны. Беги-ка поищи папочку или мамочку, чтобы они подтвердили, что звонок будет оплачен. Ты понял? С Новым годом, малыш!

Ну, вот… старался, искал телефон — и всё зря! У меня задрожал подбородок — слёзы подступили уже совсем близко. Сматывайся, Оскар, пока цел! — раздался внутренний голос. Прежде чем положить трубку на рычаг, я притянул кисть оконной гардины и стёр с трубки отпечатки своих ладоней. А потом потрусил — на большее я не был способен, уж очень болели рёбра, — через столовую, через гостиную, мимо стульев, диванов и стрекоз… Когда я пробегал мимо входной двери, щёлкнул замок! Стремглав, с гулко стучащим сердцем, я бросился вверх по лестнице, на этаж, где располагались хозяйские спальни, и ещё выше, на этаж для прислуги, а прихожая за моей спиной заполнилась счастливым гомоном.

Неудача с телефонным звонком подкосила меня совершенно. На тумбочке, возле кровати Лизл, стоял пузырёк с надписью «Нервоза». На наклейке значилось, что это лекарство избавляет от тревог, которые чреваты закупоркой сосудов. Я сделал приличный глоток и стал ждать результата.

Через некоторое время появилась Клер. И прямо с порога сказала:

— Оскар, пошли скорее!

— Куда?

— Ко мне! У мамы с папой гости. Они пьют чай внизу и наверх не собираются. А я пока покажу тебе поезд. Мне купили самую длинную дорогу, какая только была в магазине!

Едва переступив порог её комнаты, я воскликнул:

— Клер! Это же экспресс «Двадцатый век»!

Кроме поезда, который совершал регулярные рейсы из Нью-Йорка в Чикаго, родители купили для Клер два вокзала: нью-йоркский и чикагский, только не Дирборн, а новый, открытый как раз в двадцать шестом году Юнион-стейшн. Мы заставили поезд покататься взад-вперёд, посвистеть, попыхать дымом из трубы паровоза.

— Клер, ты довольна? — Я посмотрел ей в глаза. Они были мечтательные, но очень грустные. — Что-то случилось? — спросил я и присел рядом с ней на корточки меж путей. — Ты же так хотела поезд! Клер! Да они тебе ещё накупят, если попросишь! Целых три поезда!

Клер равнодушно посмотрела на рельсы, по которым по овальной траектории носился экспресс «Двадцатый век».

— Просто я не хочу, чтобы ты уезжал, Оскар, — сказала она. — Но ты, конечно, поезжай домой, потому что мало ли, чего я хочу… Я ведь ещё хочу, чтобы ты был счастлив. Поэтому поезжай, Оскар… Ты первый человек, которого я по-настоящему полюбила.