– Я правда хочу, чтобы вы сейчас же ушли. Я не собираюсь продавать то единственное, что осталось после Комори, чтобы отдать часть денег вам.

– Мне не нужна часть, Бабочка. Вы отдадите все.

– Убирайтесь, пока я не позвонила в полицию.

– Успокойтесь. Мы можем договориться и без лишнего волнения. Дышите глубже. Успокойтесь. Вот и славно. Вы сами знаете, что не станете звонить в полицию. Не забывайте, я подписывал свидетельство о смерти.

– Но вы сказали…

– Вы убили ее, Бабочка.

– Это нечестно, вы сами сказали, что дать ей таблетки должен кто-нибудь не из числа персонала клиники.

– Да, верно.

– Вы были сообщником, вы научили меня, что делать, и объяснили как.

Я испугалась.

– Не понимаю, о чем вы. Подозреваю, вы дали Кеико смертельную дозу таблеток, которые можно купить в любой аптеке. Никакой врач, даже тот, который считает дозволительным самоубийство, исполненное с чьей-то помощью – а я так не считаю, – не допустил бы такой жестокий и болезненный способ расстаться с жизнью.

– Ей не было больно!

По моему лицу текли слезы.

– Вы успешно лишили ее возможности выразить боль. Это не значит, что Кеико ничего не чувствовала.

– Неправда, она пила только болеутоляющее!

Он протянул руки, и я, против воли, прижалась к его груди, всхлипывая.

– Все хорошо, все хорошо, – повторял доктор Бастид, ласково гладя меня по голове и спине.

И мне пришла в голову одна мысль.

Я сунула руки ему под пиджак, обняла, пальцами едва заметно поглаживая талию, и почувствовала, как он слегка ослабил объятия. Его движения стали медленнее, я ощутила запах феромонов. Тогда я отстранилась, вытерла глаза и выпрямилась.

– Я недооценила вас, – сказала я. – Но не думайте, будто сделаю «взнос» по доброй воле. Не воображайте, что вы убедили меня или что я настолько легковерна и поверила в вашу ложь. Я соглашаюсь по очень простой причине: у вас есть доступ к компрометирующей информации.

– Я рад, что вы правильно поняли.

– Но я не намерена отдавать вам все, что имею, доктор. Давайте договоримся. Я предлагаю сделку, которая гарантирует, что у вас никогда не возникнет потребности развивать эту историю дальше. Потому что я хочу кое-что оставить и для себя.

– Бабочка, честное слово, здесь не о чем торговаться.

– Может быть, вы и правы, но я не дура. Для моего отца эта квартира очень важна, и он готов купить ее дороже ее рыночной цены. Намного дороже. Если я уговорю его выкупить у меня квартиру, тогда, хоть я и буду ненавидеть вас до конца жизни и найду способ с вами разделаться, вы без всяких проблем получите деньги, а я оставлю себе разницу и не останусь без средств.

– Сомневаюсь, что у вашего отца хватит денег на вторичную покупку квартиры, Бабочка. Он один раз ее уже купил.

– Я тоже сомневаюсь, но позвольте мне с ним связаться. Давайте встретимся завтра за ужином и договоримся окончательно. Клянусь памятью Комори.

– За ужином?

– Не радуйтесь. Я просто не хочу, чтобы вы еще когда-нибудь переступали порог моего дома.

Проблема с информационным шантажом заключается в том, что продолжаться он может вечно. Доктор Бастид был умным человеком, и ему ничего не стоило найти способ до моего последнего вздоха выжимать из меня деньги. Я не сомневалась, что «пожертвованиям» конца не будет.

На следующий день я принарядилась и потратила некоторое время на макияж.

– Вы были правы насчет моего отца, – сказала я. – Ему придется продать собственное жилье, да и то вряд ли хватит. Квартира Комори много для него значит, но выкупить ее он не в состоянии.

– Ладно, – произнес Бастид. – Значит, вы передадите квартиру мне. Я могу все уладить.

– Послушайте, доктор, мы оба в этом замешаны. Предлагаю продать квартиру и поделить деньги.

– Извините, Бабочка, но так не пойдет.

– Вы не понимаете. У меня совсем ничего нет.

– Не говорите глупостей. Ваши родители далеко не бедняки. У вас есть работа. Честно говоря, представления бедной маленькой избалованной девочки из среднего класса о том, что такое «ничего», звучат оскорблением для миллионов людей, у которых нет ни хлеба, ни жилья.

– Да пошли вы. Комори оставила квартиру мне. Я всю жизнь заботилась о ней. И именно я взяла на себя весь риск, когда она умирала. Пожалуйста, не забирайте у меня все.

– Нет.

– О господи… просто не верится, что я это говорю, но я готова переспать с вами. Пожалуйста.

– Нет.

– Ну пожалуйста, доктор. Я серьезно.

– Бабочка, я не желаю превращаться в преступника и толкать вас на путь унижения и проституции.

– Доктор, вы уже превратились в преступника. Мне двадцать шесть, я живу в Нью-Йорке. У меня были парни, и я уже занималась сексом. Подумаешь, одним разом больше или меньше. Вы не самый отвратительный человек на свете. Я не буду особенно страдать. Только отдайте хоть что-нибудь.

– Сколько?

– Половину.

– При всем уважении, Бабочка, ваши сексуальные услуги не стоят половины квартиры. Но вы мне нравитесь. Честно говоря, я бы и в самом деле охотно занялся с вами любовью. Вы получите десять тысяч.

– На любовь не надейтесь. Это будет перепих, и не более того. И не задешево.

– Сколько?

– Пятьдесят.

– Нет.

– Ладно, доктор. Я устала. Не знаю, что еще предложить. Я согласна спать с вами месяц и делать вид, что люблю вас. Если угодно, можете называть меня мамочкой. Я буду принадлежать вам тридцать дней, потом вы получите квартиру и мою ненависть до конца жизни, а я пятьдесят тысяч долларов. Все закончится, и мы закроем тему навсегда.

Доктор Бастид посмотрел на меня, и я с надеждой встретила его взгляд, стараясь не брызгать ядом.

– Договорились, – сказал он.

Я улыбнулась, словно услышала лучшую новость в мире.

– Я выпишу чек, – продолжил он. – А потом могу подвезти вас к моей новой квартире.

– Хорошая идея.

Я уж точно не хотела снова видеть Ги Бастида в моей квартире. По глупости своей я не ожидала, что придется делать первоначальный сексуальный взнос немедленно. Я была не готова. Мне требовалось немного времени.

Блестящий черный «Мерседес» доктора Бастида, к счастью, стоял на улице, а не на охраняемой парковке. Мы поехали, и мои мысли бешено неслись. Через два-три квартала я сказала:

– Я пока еще не хочу ехать домой. Может, покатаемся?

Он взглянул на меня, я улыбнулась в ответ, стараясь выглядеть застенчиво, но притягательно.