– Никто не спасется без смирения…

– О чем это он? – Марго перевела взгляд на Лионеллу, но та промолчала.

– Чем тут гордиться, если ежедневно грешишь и ближнего обижаешь, – продолжил Порфирий. – До конца жизни будешь гневаться, лгать и блудить…

– Уберите его… – испуганно проговорила Марго.

Но старец напомнил:

– Сама встречи искала. Я и пришел.

– Теперь не ищу!

– Упомни, голубица, грешных страстей никогда не удовлетворишь. Чем больше их кормишь, тем больше им нужно пищи. Не тот пьяница, кто раз напился, а тот, кто всегда пьет, и не тот блудник, кто раз соблудил, а тот, кто всегда блудит.

– Он что? Проповеди мне будет читать? – Марго огляделась, ища глазами Полторацкую.

– Терпи все злострадания, клевету, но больше всего бойся отчаяния – это самый тяжелый грех, – на этот раз Порфирий обратился к Лионелле.

– Порфирий! – К ним подошла Полторацкая. Кивнув Лионелле и Марго, она взяла старца за руку и заставила подняться со стула. – Идем, нам пора.

– Подождите, – попросила Лионелла, но Милена сказала:

– Мы уезжаем.

– Куда?

– Обратно в Москву.

– Разве ты не пойдешь на игру?

– Старец сказал, что нужно уехать.

– Почему? – Лионелла взглянула на старца и переадресовала ему вопрос: – Почему?

– В Евангелии говорится: «Вера твоя спасет тебя», – сказал старец Порфирий.

– Не понимаю, – внутри у Лионеллы всколыхнулась тревога.

– Иные люди ищут любви к себе, но правильно, когда любишь сам. Только так наполняется душа.

– Что мне делать? – взмолилась Лионелла, не обращая внимания ни на кого кроме старца.

Но тот вдруг сказал:

– Поменьше играть в игры.

– Что? – Она растерянно огляделась.

– Идем, старец, идем! – Милена потащила Порфирия к выходу.

– Чертов проходимец… – Марго одернула платье и восстановила осанку.

– Заткнись! – Лионелла не понимала, откуда у нее взялось это слово. Оно было не из ее лексикона.

В ответ на это Марго встала и быстрыми шагами вышла из зала.

После ее ухода у Лионеллы были разные мысли. Ее удивила последняя фраза старца, которая не соответствовала ему так же, как ей слово «заткнись». Он в точности воспроизвел слова Фирсова. На мгновение ей показалось, что они со старцем знакомы. Она тут же отказалась от этой идеи, списав ее на совпадение или случайность. В конце концов, все они собрались здесь, чтобы играть в игры.

Однако в душу запали слова старца Порфирия: правильно, когда любишь сам. А кого любит Лионелла? Льва или Кирилла? Или, может быть, кого-то еще? Ответ пришел сам: она любит только себя и, поигрывая в любовь, желает усидеть одновременно на двух стульях. Но так не бывает, пришла пора разобраться в себе и найти ответы на больные вопросы. Она закрыла глаза и повторила про себя: «Прошлого не вернешь, а то, что имеешь, легко потерять». Но когда она их снова открыла, то увидела Кирилла, который сидел напротив.

– Привет…

Она проронила:

– Виделись.

– Как ты?

– Хорошо. А ты?

– Послушай, – он взял ее за руку. – Спасибо, Фирсов мне все рассказал.

– Я не смогла помочь.

– По крайней мере, пыталась.

– Как тебе удалось выйти из СИЗО? – спросила Лионелла.

– Это все Фирсов.

– Что ему надо?

– Точно не знаю. Просто велел приехать сюда и действовать по обстановке.

– Так же как мне… – Она опустила глаза. – Будешь играть?

– Придется.

– Фирсов просил?

– Действую по обстановке. Если я здесь – что же еще?

– Послушай, – Лионелла решилась на вопрос, – кто такая Криволуцкая?

Кирилл покачал головой:

– Не знаю.

– Фирсов тебе сказал?

– Сказал, – он кивнул.

– Что-то я не пойму… Ты продал дом. Тогда зачем…

Кирилл остановил ее жестом:

– Чтобы ты не зашла слишком далеко, скажу лишь одно: мой дом продан, но об этом я узнал позднее тебя и твоего мужа.

– Значит, ты ни при чем?

Он снова покачал головой:

– Повторяю тебе – я не знал.

– Послушай, надо же что-то делать! Нанять юристов, оспорить сделку, отсудить дом.

– У меня нет таких денег. Придется действовать самому. Подозреваю, что дом переоформили по липовым документам или по фальшивой доверенности.

– В прокуратуру писал?

– Нет.

– Ну, так что же ты?

– Послушай, – Кирилл в упор смотрел на нее. – Еще вчера я был в камере следственного изолятора. Вечером меня выпустили, я заехал в московскую квартиру, переоделся – и сразу на поезд.

– Ты говоришь, что у тебя нет денег на юристов?

– Ну…

– Где те, что тебе дал Шмельцов?

– Их уже нет.

– Долги?

– Что же еще? Приют для брошенных жен – шутка.

– Уму непостижимо, промотать такое наследство! – воскликнула Лионелла.

– Вылитая бабка Марфуша! Все те же слова. Повторяю: никаких особых ценностей не было. Все это сказки. Когда после смерти Инессы я вернулся в Москву, нянька отдала мне два кольца – одно с сапфиром, другое с рубинами, три цепочки и брошь с аквамарином. Пока я учился, все ушло в скупку. Какие там деньги…

– Вспомни… Когда Инесса и Ефим Аркадьевич уезжали на съемки, мы перебирали ее драгоценности. Теперь даже странно – она хранила их в обычной шкатулке.

– Время было другое.

– Помнишь колье с изумрудами? Два яруса с бриллиантовым замочком.

– Дед спустил на него всю Ленинскую премию, – заметил Кирилл. – А еще была диадема – ее привезли с фестиваля из Южной Америки. Какой-то миллионер подарил Инессе после показа.

– Кольцо с голубым бриллиантом, жемчужный воротник и браслет из сапфиров. – Лионелла мечтательно улыбнулась. – Но особенно мне нравился ее гарнитур из бриллиантовых серег и кольца…

– Надевая его на палец, Инесса говорила: двадцать два карата – это не шутка. Как будто не было других слов. Ну, сказала бы: красиво, нравится, горжусь… Странной она была…

– И все это досталось ее родственникам. Скажи, почему не тебе?

Кирилл равнодушно пожал плечами:

– Возможно, потому, что тогда мне было на это плевать.