Рене был так поглощён своей собственной проблемой, что не обратил внимания на выражение лица собеседника и торопливо продолжал:

– Меня теперь одолевают сомнения. Маргарита верит в свои силы, и до прошлой недели я тоже верил. Должно быть, эта ночь во вторник слишком на меня подействовала… раньше мне не приходилось видеть ничего подобного. Как же я могу подвергнуть её бог знает чему? Она ведь так молода.

Риварес наконец заговорил, медленно, с напряжением:

– На это трудно ответить. Дело в том, что боль раскалывает наше сознательное «я» на две враждующие стороны: одна из них умом понимает истинность какого-либо явления, а другая чувствует, что эта истина ложна. Если бы вы спросили меня об этом через месяц, я бы ответил: «Хватайтесь за любую возможность». Если б у меня хватило сил ответить вам во вторник, я сказал бы, что иногда даже безусловное исцеление бывает куплено слишком дорогой ценой. Сейчас я уже достаточно отвечаю за свои слова, чтобы знать, что я за них не отвечаю.

– Мне не следовало спрашивать вас об этом, – смутившись, пробормотал Рене.

– Нет, отчего же? Это все обман чувств. Мне кажется, я бы не пережил второй такой ночи, как в тот вторник, но я знаю, что это мне только кажется. Четыре года назад, когда всё это случилось, почти каждый день был похож на тот вторник, и так много недель подряд. И, как видите, я не сошёл с ума и не наложил на себя руки. Конечно, я всё время собирался, но так и не сделал этого.

И, заикаясь, поспешно добавил:

– М-мы, жители колоний, по-видимому, очень живучи.

– Ну зачем вам нужно мне лгать? – в отчаянии не выдержал Рене. – Почему вы мне всегда лжёте? Я ведь вас ни о чём не спрашиваю!.. – И замолчал, пожалев о сказанном.

– Значит… значит, я бредил?

– Да… Рассказать вам – о чём?

– Если вам нетрудно. Нет, о нет! Не говорите, не надо!

Риварес содрогнулся и закрыл руками глаза. Потом поднял голову и спокойно сказал:

– Господин Мартель, о чём бы вам ни довелось узнать или догадаться, объяснить я вам ничего не могу. Если можете, забудьте все. Если нет, думайте обо мне что хотите, но никогда не спрашивайте меня ни о чём. Какой бы она ни была – это моя жизнь, и нести её бремя я должен один.

– Я знаю только одно: что я вас люблю, – просто отвечал Рене.

Риварес повернул голову и очень серьёзно посмотрел на него.

– Любовь – большое слово.

– Я знаю.

– И вы… вы не только любите, но и доверяете мне, хотя я вам лгал?

– Это ничего не значит. Вы лгали, охраняя свою тайну. И вы не знали, что мне это больно.

– Не знал. Больше я не буду вам лгать.

Они замолчали, но Рене не вернулся к своей карте. Когда Фелипе пришёл звать его ужинать, он был погружён в мечты. Рене вздрогнул и отослал слугу обратно – сказать, что подождёт, пока его сменит Маршан.

– Но мне ничего не надо. Фелипе побудет около меня. Прошу вас, господин Мартель, идите ужинать.

– Зовите меня Рене.

Ризарес от радости вспыхнул.

– Если вам угодно. Но как же будете звать меня вы? Феликсом? Это имя так же мало для меня значит, как и Риварес. Я увидел их на вывеске в Кито. Должно же у человека быть имя.

Лицо его опять побелело.

– С тех пор как я приехал в Южную Америку, у меня по преимуществу были клички. Насчёт этого м-метисы очень изоб-бретательны.

– Феликс меня вполне устраивает. Хорошо, я пойду и пришлю Фелипе. Спокойной ночи, друг мой!

Маршан играл с полковником в безик целых два часа. Он выиграл пять франков четырнадцать су и аккуратно занёс сумму выигрыша в записную книжку.

– Ты становишься невнимательным, Арман, – заметил доктор. – В прошлый раз ты проиграл три франка из-за такой же ошибки. Спокойной ночи. Я обойду лагерь и лягу спать.

Маршан обошёл один за другим сторожевые костры, потом не спеша спустился к реке и присел на камни. Кругом громоздились залитые лунным светом скалы. Он стал смотреть на воду.

Спешить было некуда. Даже сейчас, когда на коленях лежал пистолет со взведённым курком, а в кармане – коротенькая записка для полковника, долголетняя исследовательская привычка к анализу заставила его ещё раз все обдумать хладнокровно и неторопливо, как будто дело шло о выборе лечения для больного, порученного его заботам.

Самоубийство, пожалуй, самый разумный выход из тупика.

Ещё неделю тому назад он надеялся, что сможет перебороть тягу к вину или по крайней мере настолько держать себя в руках, чтобы от неё страдал только он один. Но если пациент, несмотря на чудовищные страдания, отказывается прибегнуть к помощи врача из-за боязни, что тот может выболтать его секреты, значит пора кончать.

Он долго боролся с собой. Немногие из его опытов над животными, снискавшие ему славу безжалостного вивисектора, были так жестоки, как методы лечения, которые он применял к себе. Он пытался убить в себе эту жажду, выжечь её, задушить тяжёлой работой, притупить усталостью; он проводил бессонные ночи, положив на подушку бутылку коньяка и смазав края стакана кислотой. Тщетно. И вот уже подкрадывается старость – старость отупевшего, болтливого пьяницы.

Он будет скатываться все ниже! Да, самый лучший выход – пуля в лоб.

Но как же экспедиция? Как проберутся без врача эти зелёные юнцы через гнилые болота? Никто из них, кроме Армана, не знает тропиков. Арман? Но он все чаще болеет, и кроме того – никогда не блистал умом. Мартель не глуп, но у него нет опыта, и одному ему всё равно не справиться с Лортигом и Гийоме. – А для Ривареса сейчас решается вопрос жизни и смерти – он сможет выкарабкаться только если рядом будет врач, – пусть даже врач, которому он не доверяет. Ясно одно – нельзя бросать мальчиков. А застрелиться никогда не поздно.

Нет, незачем обольщаться. Сейчас или никогда. Пройдёт ещё года три, прежде чем мальчики смогут без него обходиться, а тогда уже будет поздно. У закоренелого пьянчужки не хватит решимости застрелиться; он даже не сможет понять, что это необходимо, им будет владеть одно желанием – пить.

Всё равно, дезертировать нельзя! Терпи! – Маршан отложил пистолет, расправил плечи и словно застыл. Сейчас, во всяком случае, голова ещё работала хорошо. Он отчётливо представлял своё будущее. Жаль, что нельзя все чуточку ускорить, раз уж нет никакой надежды. Болезнь будет прогрессировать медленно, он знал наизусть все её симптомы. Заранее известно, что тебя ждёт, и психиатру в таком положении приходится хуже всех. Как через увеличительное стекло, изучил ты каждую ступень, ведущую в бездну. И когда настаёт твой черёд, ты знаешь, и через что предстоит пройти и каков будет конец.

Далеко ли зашло его падение? Сколько оно ещё будет продолжаться? Скоро ли наступит то состояние, когда уж всё равно? Профессиональным взглядом он пробежал историю своей болезни.