– Не знаю, – сказал Рене, глядя в тарелку. – Лохмотья сильно меняют человека, – кто бы их ни носил.

– Кто этот Феликс? – спросил маркиз. – Тот, что спас вас всех от дикарей?

– Да, сударь, Феликс Риварес. Это мой лучший друг. Надеюсь; вы все скоро его увидите.

– Фамилия как будто испанская, – вставила Бланш. – Откуда он родом?

Рене ответил не сразу – ложь жгла ему язык.

– Он из Аргентины.

– Из Южной Америки? И он приехал с вами сюда? А он раньше бывал в Европе?

– По-моему, нет.

Оживление сбежало с лица Маргариты. Подняв глаза, она встретила взгляд отца: он тоже недоумевал, почему при одном упоминании об этом друге из Аргентины голос Рене дважды дрогнул.

На следующий день были распакованы ящики со всякими диковинками и слуг позвали получать подарки. Рене никого не забыл. Когда вынули плетёную корзинку с записочкой «Марте», Рене быстро взял её из рук брата и, отозвав Розину в сторону, передал ей этот подарок.

– Её упаковали ещё до того, как я узнал о смерти вашей матери. Может быть, вы возьмёте её на память о ней. Это и для меня горе, Розина. Когда мы были маленькими, она была к нам так добра.

Вернувшись к ящикам, Рене увидел, что Анри уже открывает следующий.

– Осторожнее, – сказал он. – В этом ящике оружие индейцев, есть и отравленное.

– Зачем оно тебе?

– Тут не все моё. Большая часть принадлежит Феликсу. Он коллекционирует оружие. Я просто уложил его приобретения вместе со своими.

– А это тоже его?

Анри вынул плоский пакет с надписью «Феликс».

– Нет, это моё. Тут карандашный портрет Феликса. Его сделал художник, ехавший с нами на корабле.

– Взглянуть, я думаю, можно? – сказал Анри, развязывая бечёвку.

Анжелика подошла поближе, заглядывая через плечо племянника.

– Ах, дайте и я взгляну. Мне так хочется посмотреть, каков он собой. Он красив? Говорят, испанцы красивы. Этьен, не правда ли, странно, что мы обязаны спасением нашего дорогого Рене человеку, которого ни разу не видели. Я убеждена, что мы полюбим его. О…

Она болтала, не. замечая выражения лица Рене. Когда она, вскрикнув, вдруг умолкла, Маргарита слегка вздрогнула и потупилась.

– Какое странное лицо! – воскликнула Анжелика. – Нет, Бланш, я с тобой не согласна. Он довольно красив, я бы даже сказала – замечательно красив, только… Посмотрите, Этьен.

Маркиз не спускал глаз с Рене.

– Можно? – спросил он мягко.

– Конечно, сударь.

Маркиз глядел на портрет и молчал. Так вот он – человек, лишивший его последней надежды. Он мечтал, что когда-нибудь, когда Маргарита уже вылечится и будет счастлива, а все былые невзгоды позабудутся, он станет для Рене другом – быть может, самым близким его другом. Теперь это невозможно.

– Благодарю, – сказал он наконец и положил портрет на стол.

– Вам это лицо ничего не напоминает, Этьен? – спросила Анжелика.

– Напоминает. Но не чертами, а выражением. Картину в Лувре – «Святой Иоанн» Леонардо да Винчи. Я рад, Рене, что он твой друг, а не враг.

– Я тоже, отец.

Анжелика огорчилась: слова маркиза показались ей чуть ли не богохульством.

– Я никогда не была в Лувре, – сказала она. – Но мне не верится, чтобы художник, кто бы он ни был, мог нарисовать святого таким: О, только не подумай, дорогой, что мне не нравится твой друг. Я никогда не забуду, чем мы ему обязаны. Может быть, это просто так нарисовано. У него такое выражение лица… оно напоминает…

Рене как-то странно, натянуто рассмеялся.

– Может быть, кошку? Один бельгиец, член нашей экспедиции, говорил, что пантеры, бродившие по ночам вокруг нашего лагеря, напоминали ему Феликса. Сам я этого сходства не замечал, но бедняга Гийоме, вероятно, был нелестного мнения о нас всех – мы не были с ним особенно любезны.

– Отчего же? – спросила Бланш. Рене пожал плечами и сухо ответил:

– Мы его недолюбливали.

Внимание Анжелики привлёк головной убор из перьев, который Маршан подарил Рене, и она не заметила, что Маргарита даже не взглянула на портрет.

Когда Рене пришёл вечером к сестре пожелать ей доброй ночи, она попросила принести ей портрет и, оставшись одна, долго с тоской смотрела на красивое, опасное лицо. Художник был искусным мастером, хотя ничего не знал о человеке, который ему позировал. На портрете Феликс улыбался, лицо его было наполовину в тени.

– Я его ненавижу! – простонала Маргарита, прикрыв рукой глаза. – Ненавижу!

Потом бессильно опустила руки. Чудовищно ненавидеть человека, который спас Рене от мучительной смерти. И ведь в его лице нет ничего отталкивающего. Таким могло быть лицо ангела, если бы не эта улыбка…

Утром Маргарита, не проронив ни слова, вернула портрет брату.

– Спасибо, дорогая, – тихо сказал он, заворачивая его в бумагу. – Ты права, ты – моя прежняя Ромашка.

Он сам не понимал, почему его обрадовало, что она не стала говорить о портрете при всех и даже не посмотрела на него.

– Он действительно так красив? – немного погодя спросила она.

– Мне трудно судить. Он мне слишком близок. Для меня он красив.

– И он действительно такой… – Она оборвала себя на полуслове, чуть было не сказав: «ядовитый». – А впрочем, я не стану ни о чём тебя расспрашивать. Узнаю, когда познакомлюсь с ним, после Лиона. Я ведь тогда многое узнаю. Да, Рене?

Он посмотрел на тонкую руку, лежавшую в его руке.

– Ромашка, дорогая, ты уверена, что действительно хочешь ехать в Лион?

Она взглянула на него с нежной, чуть насмешливой улыбкой.

– Неужели после всех этих лет ты так плохо знаешь меня? Ах ты дурачок! Для чего тогда я потеряла тебя на целых четыре года? Ради чего ты рисковал жизнью? Чтобы всё оказалось напрасным, оттого что я испугалась пустячной боли?

– Боль будет совсем не пустячная. Когда ты решилась на операцию, тебе ведь было всего восемнадцать лет.

– Все пустяк по сравнению с тем, когда лежишь ночью не смыкая глаз и гадаешь: «Быть может, он сейчас умирает от лихорадки? Или уже умер? Или его растерзали хищники?» Мне снилось, что ты умер от голода, утонул, что тебя растерзали на куски. Я представляла, как отец смотрит на меня и думает: «И все из-за неё». После четырех лет таких мучений невольно повзрослеешь. Теперь мне уже далеко не восемнадцать и даже не двадцать два. Меня не испугает боль, которую причинит мне Бонне.

Рене наклонился и поцеловал сестру в лоб.

– Раз так, лучше ехать поскорее. Я напишу Бонне.

– Он ждёт нас. Месяц тому назад я написала ему, что ты возвращаешься и мы, вероятно, скоро приедем. Ведь ты всё время будешь со мной, Рене, правда? Ты знаешь, я не верю в бога, и у меня нет другой опоры, кроме тебя.