— Честно? — ответил я.

— Ну да, — сказала она с удивлением, — странныйу вас вопрос…

— Почему же, — ответил я, — все правилаэтикета построены на том, что нужно говорить не то, что есть, а что нужно вданной ситуации. Потому официально я люблю водить, как и всякий мужчина, атакже обожаю футбол, пиво и гладиаторские бои на ринге.

— А неофициально?

— Пиво не люблю, — ответил я, — разве что поднастроение и в жару. К футболу равнодушен, гладиаторство и любой экстримпрезираю. Насчет машины… дожидаюсь времени, когда по всем дорогам установятпутевые датчики, как на стоянках. Я предпочел бы серфить в инете, чем держатьсяза руль и выискивать щели, куда бы проскользнуть.

Она повернула голову в мою сторону и посмотрела ужевнимательнее.

— А вы изменились, Владимир. Не только внешне.

— Спасибо.

— Куда везете на этот раз?

Я сказал с уязвленной ноткой:

— Вы так говорите, словно я вас всю жизнь таскаю позлачным местам!.. Могли бы сделать вид, что рады знакомству с новым интереснымчеловеком. Я сейчас для вас в чем-то новый и, возможно, полезный.

Она с прежней улыбкой покачала головой:

— У нас слишком разные области.

Быстро проехали памятник Гоголю, дальше движениезамедлилось. Она с интересом рассматривала не столько свою сторону, сколькомою, где за массивной чугунной изгородью, невысокой, чтобы можно перешагнуть,прогуливаются по бульвару беспечные пары, кто-то выгуливает пуделя, кто-тосидит на лавочке и лопает мороженое, но главное, что все обнажены до пояса.

Бульварное кольцо вообще стало неофициальным местом, котороеуже полностью под неофициальной юрисдикцией Go Topless Russia. Началось синициативы студенток Литературного института, ее охотно подхватили, и воттеперь, хоть институт на каникулах, москвичи поддерживают прекрасное начинание.

Тамара сказала с интересом:

— Нравится?

— Еще бы, — ответил я искренне.

— Уверены, — поинтересовалась она со страннойноткой в голосе, — что это хорошо?

— Абсолютно, — сказал я, — на все сто!Начиная с пещерных времен, мы только одевались и одевались, пока не началасьэпоха хай-тека. И вот тогда-то и пошел процесс обратный…

Она переспросила:

— Вы уверены, что есть связь?

— Прямая, — ответил я убежденно. — Линейная.Уже не только козе, но и блондинкам понятно, что ради безопасности обществагражданам придется все больше поступаться личными свободами, не так ли? В томчисле и неприкосновенностью личной жизни.

— Ну… допустим.

— Бурные протесты, — сказал я, — противустановленных камер на перекрестках стихли? Стихли. Нарушителей сразу сталоменьше. И аварийность на дорогах резко снизилась. Стихают и крики тех, кто нежелает, чтобы видеокамеры наблюдали за каждым их шагом в их квартирах и даже втуалете. Зато общество получает гарантии, что в туалете или в ванной тайком немастерят разрушительную бомбу. А если вздумают мастерить, то спецназ вломится ивсех повяжет еще в начале работы.

Она сказала медленно:

— А какая связь с этим плавным переходом к нудизму?

— Тотальное подсматривание, — объяснил я, —будет меньшим шоком, если человека приучить к мысли, что в его обнаженностиничего ужасного нет. В том числе и его собственной.

Она поморщилась:

— Не знаю, не знаю. Я все-таки не решаюсь… вот так, наулице.

Солнце блестит в задних стеклах машин, заставляя насщуриться. Тамара опустила фильтр, мимо медленно проплыла вытянутая кверхукаменная часовенка с позолоченной блестящей полусферой, из-за чего напомнилагордо поднятый фаллос.

Мы свернули в переулок, я деликатно втиснул машину между«инфинити» и «мерседесом».

— Здесь хороший ресторан, — объяснил я.

— Не вижу вывески, — сказала она.

— Он там, во дворе.

Она хитро прищурилась:

— Что-то для своих?

— Нет, — ответил я честно, — вход свободен.Но за количеством посетителей здесь не гонятся.

— Значит, дорогой, — сказала она.

— Юристы получают больше, — ответил я.

— Адвокаты, — поправила она. — А зверушки,которых мы защищаем, нам не оплачивают шикарные обеды.

Зал в старинном стиле, люстры с хрустальными висюльками,стилизованные светильники на стенах, массивные столы с резными ножками, всезнакомо, только на смену тонкостенным бокалам пришли граненые из перестроенногостекла, и, когда в них льется струя красного вина, грани вспыхивают, какдрагоценные рубины.

— Давно я здесь не был, — сказал я уныло, —уже и не узнаю…

— Все меняется быстро, — успокоила она, — нетакой уж вы и старый… Хотя уже под тридцать?

— Двадцать пять, — сказал я со вздохом. — Всеравно много. Больше, чем у плачущего Юлия Цезаря.

Нас бережно и почтительно усадили за уютный стол на двеперсоны. Таких в небольшом зале несколько, на каждом по светильнику, что даютмягкий, стелющийся по столу свет, подчеркивая красоту и роскошь сервизов,столовых приборов, бокалов, а также изысканной и одновременно роскошной еды.

В центре стола — букет цветов, ничего подобного не видел, даи все, что мне попадалось раньше, это уличные торговцы с жалкими букетиками вруках, а здесь будто обворовали главную сокровищницу Ботанического сада.

Мы в полутени, только столешница освещена, как витринаЭрмитажа. С потолка свисает хрустальная люстра, но множество бокалов, рюмок ифужеров создают впечатление, что еще одна люстра прямо здесь, на столе.

— Здесь хорошо, — произнесла наконецТамара. — Ну, начинайте хвастаться!

Я вытащил карманный ноут, раздвинул на максимальный размер,включил, на стол спроецировалась виртуальная клава. Тамара с любопытствомследила, как комп проверил меня сперва по отпечатку пальца, потом по сетчаткеглаза.

— Серьезно у вас!

— Еще бы, — ответил я. — Эта работа стоитоколо ста миллионов долларов. Потерять было бы жалко.

Официант, что подходил с раскрытым блокнотиком в руках,вздрогнул и почтительно вытянулся:

— Что… изволите?

— Тамара, — спросил я, — вы что-то выбрали?

Она засмеялась:

— Нет, как и в прошлый раз. Не успела.

— Будете выбирать?

Она повернулась к официанту:

— А что готово прямо сейчас? Мы зашли просто поужинать.