Мальчики, вступающие в пору созревания, должны смотреть только на таких женщин, что способны полностью вобрать в себя их жар и до краев наполниться сиянием мужественности, - на женщин, которых они возьмут в жены.

Анна.

О, как ты хорошо говоришь, милый брат. Но продолжай, расскажи мне о твоей ночной муке!

Хельмут.

Я раньше, наверное, чаще рассказывал подобные вещи; я очень ценил возможность посидеть у тебя, поговорить с тобой. Каждый раз я освобождался от всего ужасного и мучительного, оно как бы выскальзывало из меня... Но теперь я думаю, что зря это делал: что я грешил, не удерживая такие переживания в себе. Когда мы сидели рядом, от тебя будто исходил свет, который что-то мне открывал - например, что в тебе тоже таится ужас долгих, мучительных, наполненных слезами ночей...

Анна.

Милый брат, прости, что слушаю молча. Я тоже хочу говорить, хочу говорить с тобой!

Удивительно, как ты разворошил остатки моих не вполне божественных ночей. С бедой, которую мы имеем в виду, легко было бы покончить, ответь ты на несколько вопросов. Но ты не сможешь, потому что беда эта гнетет и тебя... И ты боишься, не видя способа спастись от нее.

Хельмут.

Значит, разговор не получится. Но хотел бы я знать: о чем еще говорить, если не о беде, грозящей нам обоим. Может, мы найдем имя, которое ей соответствует. Думаю, это поможет. Анна.

У тебя, кажется, усталый голос?

Хельмут.

Почему бы человеку не устать, даже среди белого дня, если ночью он оплакивал судьбу звезд, обреченных на неподвижность? Если подумать, и мы, и все вокруг обречены оставаться тем-то и тем-то, исполнять то-то и то-то - а сверх того нет для нас никакого пути и знания. Выходит, мы должны смириться и двигаться по орбите, предначертанной для нас кем-то. Иначе произойдет столкновение с телами, движущимися по другим орбитам. (Кто же захочет, пусть и потакая собственному упрямству, менять красиво начертанные им самим планы и чертежи?)

Анна.

Все-таки даже звезды иногда падают с неба!

Хельмут.

И это говоришь ты! Может, человек и стал бы такой звездой, которая отказывается от своего предназначения и обрушивается вниз сквозь все небеса - гибнет в неслыханной вспышке. Только где взять мужество, чтоб свернуть на свой, но окольный путь! Дорогая сестра, а что если мы с тобой уподобимся таким звездам, которые, словно в блаженном опьянении, бросают себя в неведомые пространства? Как знать, может, если взяться за дело правильно, будет совсем не трудно найти тот толчок, что вышвырнет нас за пределы привычного порочного круга. Как бы то ни было, мы не должны скрывать от себя, что тут требуется мужество. Но, может, и оно появится, как подумаешь обо всей этой скуке наших будней.

Анна.

Я непременно должна спросить тебя кое о чем, прежде чем обдумаю то, что ты сейчас сказал. Для чего у меня руки, для чего - груди, для чего - лоно?

Хельмут.

Слишком много вопросов... Как ты отреагируешь, если отвечу без обиняков?

Анна.

Удивлюсь твоему уму.

Хельмут.

Ты женщина; но ты моя сестра, и не мне делать ставки в такой игре. Твои руки должны укачивать детей, груди - выкармливать младенцев, а в свое лоно ты должна пускать мужчин, чтобы потом рожать.

Анна.

Но если сейчас я пустая внутри и не знаю мужчины, который бы меня наполнил?

Хельмут.

А ты искала такого?

Анна.

Да. К некоторым мужчинам я подбиралась довольно близко, но они от меня ускользали.

Хельмут.

И ты больше не хочешь искать?

Анна.

У меня больше нет сил. Я гибну от пустоты; а кроме того, признáюсь, что уже не могу обуздывать алчность моего лона.

Хельмут.

Тогда ты должна принять на себя ношу потяжелее, нежели любовный жар одного мужчины. Тогда - должна стать блудницей... Я поясню, чтобы ты поняла меня правильно. Твое лоно не будет пребывать в затхлом замкнутом пространстве и сладострастие не станет для тебя обыденностью, как происходит в домах терпимости. Несчастные девушки, для которых это превратилось в привычку, лишены мелодичного звучания и отличаются несказанным отсутствием светлоты. Пойми: продавая себя мужчинам, они лишь зарабатывают на хлеб. В них нет внутреннего импульса, который побуждал бы их жить именно так, и уже нередко случалось, что они отказывались от своего ремесла и превращались в заурядных жен, верных, но ничего собой не представляющих, смиренно рожали мужьям детей, и, судя по тому, что о них рассказывают, в их семьях никогда не бывало ссор или перебранок. Они в самом деле становились смиренницами. Ты же будешь госпожой. Твое тело должно уподобиться жаркому пламени, и ты будешь не просто действовать, а вторгаться в чужую жизнь и захватывать добычу, которая покажется тебе желанной! Главное, чтобы ты стала матерью, - а какой путь к этому приведет, значения не имеет.

Вполне представимо, что ты не только реализуешь, но и перерастешь себя: если найдешь в себе силы отступить от собственной жизни так далеко, чтобы огнем полыхать перед чужими мужчинами, ради их бытия. Ты для каждого станешь матерью - но должна быть еще и непорочной девой, даже для последнего из них. Пойми меня правильно: в женщине должно найтись достаточно пространства и силы, чтобы она смогла выносить в себе жар мужской любви...

Анна.

Я должна быть богатой: мое тело должно, подобно сокровищнице, наполниться драгоценными камнями - зелеными, и красными, и синими... Должно наполниться жемчугом... И бриллиантами... Я поняла тебя, брат. Все эти чудеса я должна родить из себя, чтобы они увидели солнечный свет... А вдруг во мне нет богатства? Брат, скажи: ведь мальчики и девочки рождаются для радости - и чтобы их целовали и ласкали. Значит, над детьми не может тяготеть проклятье?!

Хельмут.

Над детьми, которых любят, - нет.

Анна (с облегчением).

Я решилась: буду блудницей и оставлю за собой право вторгаться в чувства некоторых мужчин.

Хельмут (с плачем кидается на пол).

Анна.

Что с тобой?!

Хельмут.

Мне-то не стать блудницей, я вынужден проявлять любовь по-другому. Бог знает, сумею ли я... черпать из себя любовь, которой сам не достоин... Но попытаюсь, пусть даже это грозит гибелью.

Анна.

Не понимаю, о чем ты!

Хельмут.

И радуйся, что не понимаешь.