– И не знаю, Кондраш, – Нил пристроился рядом, – ведь может дело делать, да только гулянки да девки на уме! Учишь его, а он ворон считает, заовинник хренов! Ты в его годы не меньше под юбки лазил, да чудил, да барагозил, но ведь и работу работал, да как! Другого старый Калистрат пришиб бы к растакой-то матери, а тебя хоть и охаживал по чему попало, но терпел… Помнишь?

– Так то-то и оно, что работал! А этот… Ну и где он? Во рту как половцы свадьбу играли! – Старшина сплюнул тягучую похмельную слюну.

– И не говори! – Нил провёл по лицу рукой, будто стирая липкую паутину.

За страданиями начальства, не прекращая работы, с интересом наблюдали лесовики, предводимые мастером Гвоздём и их артельным, носившим звучное имя Насупа[23]. Вот только сейчас он не очень-то оправдывал своё прозвище, то и дело демонстрируя в глумливой ухмылке жёлтые крепкие зубы. Не отставал от него и Сучков подручный мастер Гвоздь, во Христе Варсонофий: взаимопонимание между недавними недругами налаживалось с невиданной скоростью. В очередной раз поймав взгляд Насупы, мастер ухмыльнулся, спрятал угольник и вполголоса затянул:

Среди лесовиков там и сям раздались смешки, и чей-то красивый баритон продолжил:

Песню враз подхватил десяток голосов. Плотницкого старшину передёрнуло, как от зубной боли.

«Издеваются, стервецы! Им бы так – голова в ворота не пролазит! И кто? Гвоздь! Свои же глум начали! Ладно, эти пни болотные, тьфу! А Швырок куда запропастился? Нутро горит – спасу нет! А вот и он, коряга лядащая! Хоть воды попью! Отлупить бы кого, да коли вид покажу, что обидно, совсем со свету сживут! И чего они?»

– Принёс, глуздырь?! – Страдавший от жажды не меньше своего старшины Нил отобрал у скрючившегося в ожидании затрещины Швырка ведро и будто прирос к нему. Сучку пришлось ждать, да ещё и делать вид, что пить ему совсем не хочется. А подначки, направленные вроде бы и в пустоту, сыпались градом…

– На, Кондраш! – Шкрябка наконец отлепил себя от ведра.

– Спасибо! – старшина не заставил себя просить дважды.

Напившись и шуганув для порядка Швырка, мастера продолжили свой путь.

«Ну, у Гвоздя и Насупы всё вроде ладно, с толком делают, да у Гвоздя и не забалуешь. Только вот чего-то как во сне мочалу жуют и болотники, и Гвоздь с подмастерьями? С чего бы? Зубы скалят – хрен с ними едучий, переживу, лишь бы работали! А работают с толком, только без души, как урок отбывают!»

Занятый своими мыслями Сучок и не заметил, как довлёк своё бренное тело до Девичьей башни. Там дело тоже не стояло, сруб подводили под перекрытие первого поверха.

– Гляди, боярин! – хохотнул с верха сруба лесовик.

– Где? – спросил снизу мастер Матица.

– А вон, о двух копытах едет! – высоко сидящий весельчак кивнул головой в сторону Сучка.

– А где ж конь? – Матица явно поддержал игру.

– Да промеж ног! Как бы боярину да в грязь не упасть!

Работники грохнули хохотом, а Сучок побагровел и потянул из-за пояса топор, но достать не успел. Нил как бы случайно положил руку на плечо своего старшины.

– Отпусти топор, б…! – шёпот мастера мог поспорить по ласковости с шипением разъярённой гадюки. – Только дёрнись – и нас с тобой на ремни порежут, боярин хренов! Упреждал ведь, да тебе, свербигузду[24], с кучи виднее было!

Старшина шумно выдохнул и с усилием убрал руку с топора.

«Чего делать-то? Срамотища! Так опозорили – и кто? Свои! С Матицей почитай пятнадцать годов из одной миски! «Конь промеж ног!» Драть их в зад и в перед под лешачий свист зелёной ёлкой на берёзовых дровах да с потягом, чтоб понимали, как ежа супротив шерсти рожали! Ну, я им, язва их забери!»

– Что, Матица, жеребец мой по нраву?! Поближе глянуть не хошь?! – блудливо оскалился Сучок. – Али на себе спробовать?! Счас враз спробуешь! Ты какого хрена едучего сруб на такую верхотуру вытащил? Землёй забивать как будешь? Или тебе вон их не жалко?

– Ты кого это жалеть-то вздумал? – подал голос лесовик с вершины сруба.

– Тебя, дурня болотного! – Старшина ткнул пальцем в сторону высокосидящего оратора. – Ты как в таких клетях поворачиваться с «бабой»[25] собрался, пень осиновый?! Один дурак трамбует, другой сверху засыпает, потому что сверху он хрен увидит, что внизу делается, да нижнего прикопает! А почему?! Да потому что мастер Матица, осёл иерихонский, сруб до неба задрал без набивки! Долбоклюи! Тереть-скрипеть вас во все дыры! «Боярин о двух копытах едет!» Бога благодарите, что не боярин настоящий вам тут попался, а то бы уже на правеже[26] стояли! Теперь за дурость свою будете по три вершка[27] в толщину отсыпать, трамбовать да снова три вершка и лазить туда-сюда аки поползни[28]!

– От ети ж твою в перевалок! – донёс ветер чей-то восхищённый комментарий.

– Вот пока не сделаете, сегодня никуда не уйдёте! – Сучок выкатил грудь колесом. – Дни пока ещё не короткие, а не успеете, так факела палите – воля ваша! Работу работать – это вам не болталом трындеть! Приду проверю, хреново сделаете, так конём своим и приголублю, мастера-а!

Больше подобного нигде не случилось, хотя подначивали старшину повсеместно, но Сучок не обращал уже на это особого внимания. Работа захватила его целиком, даже похмелье отступило. Ново и непривычно было мастеру, почитай, целый день не брать в руки топора, а только указывать, наставлять, поучать, хвалить и наказывать. Он то спускался в ров, то лез на стену, то чертил на земле или кусках бересты, поясняя свою задумку или уясняя чужую. Только раз взыграло ретивое – показал неумехам, что настоящий плотник с топором сотворить может!