Примерно за час до заката мы подошли к Поющим Водам.

По пути мы пересекли довольно высокое лесистое плато. Ручей, в котором мы ловили форель, принял множество притоков и превратился в приличную реку. Под нами, в том месте, куда мы еще не дошли, река падала мощным, превосходящим Йосемитский по высоте водопадом, срываясь с высоких утесов. Но там, где мы остановились на ночлег, она прорыла в плато ущелье, и в ее русле образовались пороги, предваряющие появление водопада.

Слово «пороги» слабо передает действительность. Выше и ниже по течению, куда ни глянь, вы видели одни водопады – большие, футов по тридцать-пятьдесят в высоту, и маленькие, которые и мышь могла перепрыгнуть, а между этими крайностями – переходы всех размеров и форм. Были там и террасы, и целые лестницы из террас, были и тихие заводи, где вода казалась ярко-зеленой от свисающих с берега ветвей, были и полосы ослепительно-белой, как взбитые сливки, воды, вскипавшей клоками пены.

Слух их тоже воспринимал. Крохотные водопадики пели серебристым сопрано, большие гудели басами-профундо. На зеленой лужайке, где мы разбили лагерь, все эти тона смешивались в величественный хорал, а у самой воды, чтобы услышать друг друга, приходилось кричать во всю мочь.

Кольридж явно тут побывал в одном из своих опиумных снов:

Надо думать, Кольридж шел по тому же маршруту и добрался до Поющих Вод. Неудивительно, что он испытал горячее желание прикокнуть «человека из Порлока», вломившегося в его лучший сон. Когда я буду умирать, положите меня возле Поющих Вод, пусть они будут последним, что я увижу и услышу.

Мы устроились на поросшей нежной травой террасе, плоской, как мысль глупца, и мягкой, как поцелуй. Я стал помогать Руфо распаковываться, так как мне хотелось раскрыть фокус роста размеров шкатулки. Фокус остался нераскрытым. Каждая стенка шкатулки откидывалась в сторону совершенно просто и естественно, подобно тому как раскладывается гладильная доска, а размер шкатулки увеличивался после этого так же естественно и просто.

Сначала мы достали палатку для Стар. Не какую-нибудь армейскую б/у, а изящный павильон из расшитого шелка; ковер, который мы расстелили вместо пола, наверняка создавался тремя поколениями бухарских художников.

Руфо спросил:

– Вам нужна палатка, Оскар?

Я посмотрел на небо, на спускавшееся к горизонту солнце. Воздух был как топленое молоко, и даже мысль о дожде не приходила в голову. Я не люблю спать в палатках, особенно если есть хоть ничтожная вероятность нападения.

– А ты будешь в палатке?

– Я? О нет! Но Она всегда велит ставить палатку. Хотя потом нередко решает расположиться на траве.

– Мне палатка не нужна. – (А ну-ка, вспомни, не должен ли рыцарь спать у порога своей повелительницы с оружием в руках? Я не очень-то разбираюсь в этикете такого рода, его ведь не проходят на школьных занятиях по обществоведению.)

Стар к этому времени вернулась и сказала Руфо:

– Защищено. Хранители на месте.

– Перезарядили? – забеспокоился он.

Стар дернула его за ухо:

– Я пока еще не впала в детство. – И добавила: – Мыло подай, Руфо. Оскар, пойдешь со мной, раскладываться – работа Руфо.

Руфо раскопал в своих запасах кусок «Люкса», подал ей, оглядел меня оценивающе и выдал мне кусок «Лайф-бью».

Поющие Воды – лучшая баня на свете, к тому же бесконечно разнообразная. Тихие заводи образуют то мелкие ножные ванночки, то бассейны для плаванья, то сидячие ванны, в которых вода слегка пощипывает кожу, то душевые, в которых она или падает мелким дождем, или бьет острыми струями, способными свести с ума, если стоять под ними слишком долго.

Нетрудно подобрать и нужную температуру. Выше каскада, в котором мы купались, в главный поток впадал ручеек горячей воды, а чуть ниже били ледяные ключи. Так что нужды возиться с кранами не было. Просто требовалось передвинуться чуть ниже или чуть выше по течению, чтобы получить воду нужной температуры, или спуститься туда, где вода была теплой и нежной, как поцелуй матери.

Сначала мы просто резвились, Стар вскрикивала и хихикала, когда я брызгал на нее холодной водой, и пыталась меня «утопить». Забавлялись мы, как дети, я и в самом деле чувствовал себя мальчишкой. Стар разыгрывала девчонку, но играла она сильно – под бархатной кожей чувствовалась сталь мышц.

Потом я взял мыло, и мы стали мыться. Когда она намылила волосы, я подошел сзади и помог их промыть. Стар разрешила помочь ей, так как явно не справлялась с могучей гривой, раз в шесть длиннее, чем носят современные девицы.

Это были незабываемые минуты (особенно учитывая занятость Руфо и его отсутствие). Казалось, создалась подходящая обстановка, чтобы сначала схватить Стар, стиснуть, а потом быстро перейти к дальнейшим решительным действиям. Я далеко не уверен, что она оказала бы мне даже притворное сопротивление. Весьма вероятно, она пошла бы на близость охотно, с открытой душой.

Черт, я же знал, что притворного сопротивления не было бы. Она либо поставила бы меня на место высокомерным словом или хорошей оплеухой, либо сдалась с радостью.

И все же я не мог решиться. Не мог решиться даже начать. Не знаю почему. Мои намерения в отношении Стар колебались от самых бесчестных до самых-рассамых порядочных и обратно, но я всегда знал, чего хотел, – с того самого момента, как я впервые ее увидел. Нет! Не так! Лучше изложу это иначе: мои намерения были постоянно абсолютно безнравственны, но с полной готовностью превратиться в высоконравственные попозже, как только удастся раскопать какого-нибудь занюханного мирового судью.

И все же я даже пальцем не дотронулся до Стар, кроме тех мгновений, когда помогал смывать мыло с волос.

Пока я пытался разгадать эту загадку, погружая обе руки в ее тяжелые светлые волосы, мой мозг еще не мог выдать ответа на вопрос, что же мешает мне обхватить эту сильную тонкую талию, находящуюся от меня на расстоянии нескольких дюймов. В эту минуту я вдруг услыхал пронзительный свист и мое имя – мое новое имя. Я оглянулся.

Руфо, в своем малопривлекательном «в чем мать родила», с перекинутыми через плечо полотенцами, стоял на берегу футах в десяти от нас и пытался докричаться до меня сквозь рев водопада.

Я подошел к нему на несколько футов ближе.

– Чего тебе? – Можно сказать, что я почти рычал.

– Я спрашиваю – вы будете бриться? Или станете отращивать бороду?

Подсознательно, видимо, я ощущал кактусообразное состояние своей физиономии, еще когда вел внутренний спор о том, совершать или нет преступные действия в отношении Стар, и это сыграло свою роль в принятии отрицательного решения. «Жиллетт», «Аква-Вельва», «Бирма Шейв» и прочие создали у несчастного американского мужчины (я имею в виду себя) чувство неполноценности, мешающее ему соблазнить или изнасиловать даму, не будучи свежевыбритым. А у меня щетина была уже двухдневной давности.