Еще один промах Гитлер допустил, вторгшись в Россию 22 июня: дни потом становились все короче, а фактор дневного времени был исключительно важен для преодоления безбрежных пространств России, прежде чем осенняя распутица и снега заблокируют всякое движение. Вторжение первоначально планировалось на 15 мая, но эта дата так и не была утверждена. Когда Гальдер сообщил Гитлеру о готовности транспорта, фюрер назначил нападение на 22 июня: более ранние сроки казались неприемлемыми из-за на редкость сырой весны. Вторжение в Грецию намечалось в увязке с нападением на Россию и не могло повлиять на перенос сроков «Барбароссы». Скорее, он был вызван темпами поражения Греции и необходимостью переоснастить танки после трудных дорог Балкан. Бытует мнение, будто Гитлер выиграл бы войну с Россией до прихода зимы, если бы не передвинул сроки наступления с 15 мая на 22 июня, но его биограф Йен Кершоу считает такой взгляд «упрошенным»[278]. Стояла слишком сырая погода, не позволявшая начать вторжение раньше: тяжелым танкам и грузовикам пришлось бы идти по непролазной грязи. Погода в 1941 году явно не симпатизировала Гитлеру. Нередко высказывается и другое суждение: Гитлеру не следовало впутываться в кампанию на Балканах, в Греции и на Крите в апреле и мае 1941 года, эти действия лишь оттянули вторжение в Россию. Однако все выглядит иначе: именно из-за того, что не мог пойти в Россию до июня, Гитлер начал кампанию на юге Европы и в Средиземноморье.

По крайней мере нельзя сказать, что Гитлер был одинок в желании «свести счеты с большевиками». На последнем перед вторжением военном совещании 14 июня с генералами ни один из них не выразил возражений против потенциально самоубийственной войны на два фронта, в какой все они без исключения имели несчастье участвовать и потерпеть поражение четверть века назад. Возможно, они думали, что уже поздно даже пытаться переубеждать фюрера; может быть, генералы по карьеристским соображениям не хотели показаться слабодушными и закрывали глаза на очевидные риски и ловушки. Но факт остается фактом: никто не высказал ни единого слова сомнений или критики, даже руководители вермахта Браухич и Гальдер[279]. «Все генералы ОКВ и ОКХ, с кем я разговаривал после совещания, — вспоминал Хайнц Гудериан, — демонстрировали непоколебимый оптимизм без малейших признаков нерешительности или колебаний»[280]. Сам Гудериан утверждает, будто его посещали мысли о том, что Гитлер втягивает Германию в гибельную для нее войну на два фронта, к которой страна была подготовлена даже в меньшей степени, чем к войне 1914 года[281]. Генерал Понтер Блюментрит отметил в письме (до сих пор не опубликовано) в 1965 году: «Не добившись мира на западе, Гитлер проиграл всю войну уже тогда, когда в 1941 году напал на Россию»[282]. Он не говорил об этом Гитлеру, если даже и думал таким образом.

«Я пытался отвратить Гитлера от войны на два фронта, — утверждал и начальник вооружений люфтваффе Эрхард Мильх в Нюрнберге. — Полагаю, то же самое делал Геринг. Мне это не удалось»[283]. В действительности Геринг придерживался другого мнения. В мае 1946 года он говорил психиатру: «Фюрер был гением. Планы операций против Польши и Франции создавал он. План вторжения в Россию гениален. Но он плохо исполнен. Кампания в России могла завершиться в 1941 году, и успешно»[284]. Когда Герингу сказали, что Рундштедт назвал план нападения на Россию «глупым», бывший рейхсмаршалл поморщился и ответил: «Все армейские генералы вдруг стали умнее Гитлера. Когда он был у власти, они прислушивались к каждому его слову и были рады получить у него совет»[285]. Справедливое замечание.

Еще одним человеком, кто мог бы предупредить Гитлера о рискованности вторгаться в крупнейшую страну мира с населением 194 миллиона человек (в Германии до войны насчитывалось 79 миллионов), был начальник штаба ОКВ Вильгельм Кейтель. Когда в Нюрнберге его спросили, почему он не выступил против планов Гитлера, Кейтель ответил: фюрер опасался, что Россия отрежет Германию от румынской нефти (Германия ежемесячно получала из Румынии 150 000 тонн нефти, почти половину того объема, который требовался рейху для войны; 100 000 тонн поглощали люфтваффе). «Нападение на Россию было безрассудным, — согласился Кейтель, — но я верил в Гитлера. Сам же я очень мало знал о реальном положении дел. Я не тактик, и мне ничего не было известно о военных и экономических возможностях России. Как я мог все это знать?»[286]. Ответ, конечно, несерьезный. Некто другой, а именно Кейтель, должен был поинтересоваться военной и экономической мощью России, прежде чем нападать на нее: как начальник штаба ОКВ он был одним из трех главных военных стратегов Гитлера. Кейтель утверждал, будто он не раз советовал фюреру поставить на его место более способного тактика: «Но он сказал, что эти вопросы входят в его обязанности как верховного главнокомандующего»[287].

Гитлера вполне устраивал на посту начальника штаба человек, не уверенный в своих стратегических и тактических способностях. В отличие от Рузвельта, у которого штаб армии возглавлял Джордж Маршалл, и Черчилля, назначившего сэра Алана Брука начальником имперского генерального штаба, Гитлер не терпел советников, знавших больше, чем он, о военной стратегии и способных вмешиваться в его планы. «Я всегда хотел быть сельским джентльменом, лесничим, — говорил Кейтель после войны. — Видите, в какую передрягу я попал только из-за того, что оказался слаб и плыл по течению? Я не создан для того, чтобы быть фельдмаршалом». Кейтель признавал также: когда ему предложили занять место Бломберга, он «не чувствовал себя готовым брать на себя такую ответственность». «Это случилось неожиданно для меня, и у меня даже не было времени для того, чтобы хорошенько подумать. События развивались слишком быстро. Вот как все вышло»[288].

Помимо «передряг», Кейтеля ждала петля за все зверства, которые он санкционировал. Человек-ноль Кейтель всегда и безусловно подчинялся Гитлеру: «Я прошел через многие младшие ступени, служа в штабе, но со мной рядом всегда находились профессиональные солдаты, подобные мне. Поэтому все, что говорил мне Гитлер, я воспринимал как приказ офицера… Но этот старший офицер был политик, и его взгляды могли не совпадать с моими убеждениями»[289]. Однако Кейтель не мог постоять ни за себя, ни за армию, и за тридцать шесть лет службы в нем выработался инстинкт послушания, превратившийся в раболепие в процессе триумфального завоевания Гитлером Рейнской области, Австрии, Судет, Праги, Польши и Франции.