Однако самое главное происходило вечером, когда в «обжорном» помещении уже принимали не «по нормам» и всех. А в соседнем, отделенном зеркальной аркой «зале поэтов» проходили их объявленные в афише выступления перед публикой, а также полуночное неформальное общение друг с другом. Последнее частенько перерастало в дискуссию, дискуссия — в спор, спор, в зависимости от настроения сторон, завершался скандалом или «мировой».

Порой дело доходило до рукопашной…

Первый «полуфингал»

По части рукоприкладства отличался скорый на расправу с обидчиками Сергей Есенин. Тогда он, его приятель Анатолий Мариенгоф и еще несколько молодых стихотворцев душевно «скорешились» на почве того, что главное в поэзии — образность, а уж потом идея. И, довольно сильно преуспев в этом направлении, искренне считали себя подлинным авангардом нового искусства. За этот их имажинизм некий полный наглого апломба 18-летний критик Есенина просто достал. Тот терпел, пока наглец прилюдно не договорился до слов «прямой плагиат». И тогда отнюдь не хрупкого сложения Сергей коршуном взлетел на эстраду и смачно отвесил зарвавшемуся «литературоведу» увесистую оплеуху.

Приговор общественного суда был мягок: Есенину запретили на месяц показываться в СОПО, что, впрочем, практически не распространялось на второй зал, куда он по-прежнему приходил обедать…

Между тем к началу 1920-х — сперва только в СОПО, а затем и во всем Союзе писателей произошел «имажинистический Октябрь». Пользующихся исключительной популярностью у публики Есенина и еще трех активных имажинистов вынуждены были пригласить в правление и вручить им членские билеты. Курс был взят круто влево. Деятельность Союза вышла на эстраду, началось издание книг. Двери в кафестоловой СОПО еще шире открылись улице. Тем более что с введением нэпа продуктовый дефицит рассосался — было бы только на что приобретать. Очередным свидетельством, что «молодежь и революция» побеждали, стало учреждение имажинистами собственного гастрономического проекта. И тоже на самостоятельной коммерческой основе.

Наследство от Бим-Бома

Это было легендарное, на все потом лады расписанное в мемуарной литературе кафе «Стойло Пегаса». Находилось оно — как и кафе поэтов — на Тверской, в снесенном впоследствии доме № 37. Раньше в этом же помещении размещалось кафе «Бом», которое посещали главным образом литераторы, артисты, художники. Кафе принадлежало одному из популярных в начале прошлого века музыкальных клоунов-эксцентриков Бим-Бому (настоящая фамилия Радунский-Станевский). Говорили, что кафе это подарила Бому одна его богатая поклонница. На ее же деньги заведение было оборудовано по последнему слову техники и оформлено в модном тогда стиле модерн. После Октября 1917-го Станевский бежал в родную Польшу. Помещение было национализировано. И находилось в относительно приличном состоянии вплоть до того момента, как перешло имажинистским лидерам. Так что тем ничего особенно не надо было ни ремонтировать, ни приобретать.

Все на продажу

Кое-что, однако, все равно пришлось переделать. Главную работу выполнил большой друг имажинистов, известный московский художник и любимец богемы Георгий Якулов. Чтобы придать «Стойлу» эффектный вид, он нарисовал на вывеске скачущего Пегаса и вывел название буквами, которые как бы летели за ним. Он же с помощью своих учеников выкрасил стены кафе в ультрамариновый цвет, а на них яркими желтыми красками набросал портреты своих соратников-имажинистов и цитаты из написанных ими стихов. Между двух зеркал, например, было намечено контурами лицо Есенина с золотистым пухом волос, а под ним выведено:

По описаниям современников, шумное, дымное «Стойло Пегаса» производило странное впечатление. Содержал кафе некий А.Д. Силин. Человек деловой, хваткий, он внимательно присмотрелся к нэпу. И совершенно справедливо пришел к выводу, что для большевиков это лишь временное отступление. Поэтому, здраво рассудив, что дальнейшее покажет лишь будущее, больших планов не строил. А пока решил заработать на таком сравнительно неопасном виде торговли, как поэзия.

Тем более что от ее поклонников тогда отбою не было.

Под рев толпы

Соответственно историческому моменту, хозяйскому расчету и замыслам совладельцев — вожаков имажинизма, кухня — и без того достаточно средняя — была в кафе делом десятым. А главное действо разворачивалось на небольшой эстраде. «На разогреве», сменяя друг друга, работали в основном молодые, мало кому знакомые поэты. Иногда их выступления разбавляли актеры с чтением стихов и певицы. Публика, вернее, та ее часть, что состояла из почитателей литературного слова и с энтузиазмом участвовала в поэтических вечерах и диспутах, которые в «Стойле Пегаса» тоже имели место быть, реагировала исключительно бурно. Всех же остальных — а именно облюбовавших кафе спекулянтов с подружками, проституток, а также непременно присутствующих — то ли по должности, то ли тоже из любви к поэзии — агентов уголовного розыска и сотрудников ЧК — происходящее на эстраде мало трогало. Поэтому, не обращая внимания на выступавших, они бесцеремонно стучали ножами, скребли по тарелкам вилками и громко между собой переговаривались. Обстановка несколько менялась, когда во втором отделении на эстраду поднимались с чтением своих сочинений поэты-имажинисты. Если в Кафе поэтов имажинизм как литературное течение только лишь зарождался, то в «Стойле Пегаса» он «цвел и пахнул».

Сразу после Пушкина

Гвоздем программы был, конечно, Сергей Есенин. Он в ту пору в Москве богемной вообще был, выражаясь по-нынешнему, одним из главных «ньюсмейкеров». Да и стихи его действительно брали за душу многих. Поэтому, когда в «Стойле Пегаса» Есенин поднимался на сцену, самые бесцеремонные посетители не только переставали разговаривать, но даже жевать. Не случайно один из тогдашних свидетелей — писатель Э. Герман в своих воспоминаниях писал: «Вспоминается разговор с проституткой в «Стойле»;

— Вам какие же поэты больше нравятся?

— Пушкин нравится…