— Очень рад, — пробормотал все еще сконфуженный Джеймс, который боялся встретиться глазами с Оделией.

— Да, очень приятно, — сквозь зубы процедила Оделия, когда они с Гербертом остались одни. — Неуклюжий юнец! Он разорвал мне платье, ты это знаешь? А у нее язык такой же неуклюжий, как у ее брата — ноги. Представляю, как бы ее приняли в обществе. Слишком дерзка.

— По-моему, она хорошо владела ситуацией, — сказал Фитцгерберт, на сей раз без иронии. — Здесь такая толчея, что любой может оступиться, без всякого умысла и желания на то. — Он искоса посмотрел на Оделию. — Как ты можешь знать, что скажет общество? Оно проявляет интерес к куда более странным людям, чем эта девушка.

— Ты слишком снисходителен, Фитц, — покровительственно сказала Оделия, беря его под руку и прижимаясь к нему, когда он сделал шаг вперед. — Ты должен научиться разбираться в людях, стоящих ниже тебя в обществе, с которыми надо быть вежливыми, но не более того.

— Это довольно скучно, мне кажется, — сказал он и сморщил нос. — Я не хотел бы руководствоваться подобным критерием в своих знакомствах.

Шарлотта не слышала ответа Оделии, ибо молодые люди уже удалились. Про себя она снова пожалела, что Герберт и Джек — соперники в предстоящей избирательной кампании, ибо молодой человек все больше вызывал в ней симпатию. Каковой, однако, она не испытывала к капризной Оделии Морден. Шарлотта лишь мысленно пожелала Эмили не уступить сопернице, однако особой уверенности в этом не испытывала. За милым личиком Оделии таились железная воля и немалые амбиции.

Во втором акте Шарлотта снова отвлеклась от происходящего на сцене. С помощью тетушкиного бинокля она продолжала изучать характеры и поведение светской публики в театре — во всяком случае, в ближайших ложах, там, где огни сцены достаточно освещали лица.

Стараясь как можно более незаметно скользить взглядом то по балкону, то по ложам, она вдруг заметила, как в глубине одной из них распахнулись портьеры и в ложу вошел Мика Драммонд. Она не забыла этого полицейского и проявленную им к ней чуткость в трудном расследовании, которое вел ее муж по делу об убийствах на Вестминстерском мосту. Тогда у него были все основания разгневаться на нее за грубую оплошность, но он был великодушен и чуток, предоставив ей самой казнить себя, а не беспомощно оправдываться, что заставил бы ее сделать человек злой и непроницательный. Ведь тогда она была напугана, и ее мучило сознание вины.

Выставив окуляры бинокля на самую большую резкость, она увидела несколько напряженное и смущенное лицо Драммонда, разговаривающего с теми, кто сидел в ложе. Их лица прятались в тени. Шарлотта видела лишь повернутую к Драммонду голову дамы, ее тяжелые волосы цвета воронова крыла, уложенные в модную в этом сезоне греческую прическу, с вплетенным в них жемчугом. Дама сидела в кресле очень прямо. Драммонд, наклонившись, поцеловал ей руку. Он сделал это как-то особенно бережно, и Шарлотте показалось, что этот жест не был простой вежливостью, а имел для него особое значение и смысл. По спине Шарлотты пробежал холодок; она на мгновение почувствовала себя на месте этой женщины в темной ложе, кто бы та ни была, и как ее руки? коснулись губы мужчины.

Мужчина приблизился к краю ложи, на его лицо больше не падала тень — по крайней мере, Шарлотта увидела и узнала его профиль — прямой, несколько коротковатый нос, четкий абрис головы, прямые гладкие волосы. Она сразу вспомнила, где видела его и кто этот человек.

Драммонд повернулся к нему, встревоженно нахмурив брови, и начал что-то говорить. Его внимательно слушали, мужчина в ложе даже наклонился поближе к нему.

Взгляд Шарлотты скользнул по другим ложам и остановился на Оделии Морден и Фитцгерберте. Они сидели рядом, но последний смотрел в сторону сцены, а женщина смотрела на него.

Шарлотта на какое-то время наконец сосредоточилась на том, что происходит на сцене. Спектакль достиг своей кульминации, зал то и дело аплодировал.

Когда же она снова посмотрела на ложу, Драммонда там уже не было, а другой мужчина, кажется заметив Шарлотту, смотрел теперь на нее. Это повергло ее в смущение. Он был от нее совсем недалеко и мог видеть ее так же хорошо, как видела его она. Но у него не было бинокля, и Шарлотта чувствовала, что грубо злоупотребляет тем, что вторгается в чью-то личную жизнь. На его лице было странное выражение; оно смущало Шарлотту, поскольку та не могла его прочесть. Хорошо видна была лишь нижняя часть лица. В складках у рта было что-то печальное, беззащитное, и вместе с тем они выдавали обостренность чувств, опасную уязвимость всей натуры этого человека, даже предчувствие страданий.

Женщина в ложе облокотилась на барьер и смотрела на сцену. Теперь Шарлотта хорошо видела ее профиль — это была Элинор Байэм. Значит, сразу поняла она, мужчина в ложе — это лорд Байэм. Вот почему ей знаком этот поворот головы и эти красивые глаза…

Теперь он был хорошо виден, и Шарлотта с краской стыда, но и с облегчением поняла, что он смотрит не на нее, а куда-то поверх ее головы и чуть левее, в глубину их ложи.

Вернув Веспасии бинокль и шепотом поблагодарив ее, она, извинившись, оглянулась. Сзади нее в левом углу ложи сидел лорд Энстис. Не сводя взгляда со сцены, он был погружен в мир музыки и, не замечая ничего вокруг, наслаждался великолепными голосами певцов.

Второй антракт не был для Шарлотты таким же увлекательным приключением, как первый, но все же она по-прежнему наслаждалась гулом голосов в фойе, всплесками смеха, роскошью нарядов. Ей казалось, что она не ступает, а плывет по воздуху, ей хотелось все видеть, все запомнить. Потом многие годы Шарлотта будет хранить в памяти эти моменты и рассказывать, когда наступят неизбежные будни, — а они придут, хотя и полные приятных и привычных забот. Она обязательно расскажет об этом и Грейси — ту всегда интересовало всё до мельчайших подробностей.

Питт стоял, прислонившись к колонне. На этот раз у него было меньше обязанностей перед дамами, потому что Джек тут же увел Эмили, а лорд Энстис предложил Веспасии угостить ее лимонадом. Что касается Шарлотты, то она полностью была увлечена праздничным зрелищем прогуливающейся в фойе нарядной публики и, кажется, не нуждалась во внимании мужа.

— Тебе хорошо? — наконец спросил Томас, подойдя к жене, и обнял ее за плечи.

Шарлотта посмотрела на него, но ничего не сказала, лишь почувствовала себя очень счастливой. Они стояли рядом, глядя на дефилирующие мимо пары или случайные шумные компании. Шарлотта снова заметила высокого худощавого мужчину, казалось погруженного в свои мысли среди толпы, сливающейся в многоцветную массу, похожую на цветущий луг летом. Вглядевшись, молодая женщина вспомнила, кто он. Питер Валериус. Она видела его на балу у Эмили. Тот самый страстный обличитель финансовых магнатов и их козней в колониях. Особенно от него досталось Англии. Но все это ни в коей мере не интересовало Шарлотту — просто запомнилось его волевое лицо и страстность, с которой он отстаивал свои убеждения. Лишь это привлекло ее внимание, хотя сама она не была любительницей интеллектуальных диспутов. Но сейчас он казался чужим и одиноким в этой веселой толпе, и ее немало удивило его присутствие здесь.