— А по какой статье он обвиняется? — тихо поинтересовался старший Кум.

— По сто сорок пятой…

— Грабитель…

— Часть вторая…

— До червонца, понятно, — ухмыльнулся майор и язвительно добавил: — Ничего, мы его здесь быстро приведём в чувство.

— Да, сделайте так, чтобы ваш изолятор не показался ему малиной, — шепнул Будалов старшему Куму и многозначительно добавил: — С меня «поплавок»!

«Поплавком» назывался один из самых популярных в то время ресторанов, сооружённый, как ни странно, по идее Владимира Семёновича Доброквашина. «Поплавком» его прозвали за то, что вход его находился на берегу, а сам ресторан стоял на сваях прямо на водах Иртыша…

— Можешь быть уверен: получит по полной! — понимающе подмигнул Баринов и приказал старшему дежурному прапорщику, принимающему вновь прибывших подследственных: — Послушай, Никитич, после процедур, забрось-ка этого умника в «стакан»…

— А на «сборку»? — нахмурился старший прапорщик.

«Сборкой» называлась камера, где сосредотачивались вновь прибывшие после того, как они пройдут «шмон», санобработку, стрижку, осмотр тюремного врача. На «сборке» новенькие проводят время до того момента, когда их будут расформировывать уже по камерам.

— «Сборку» он пропустит, а камеру определим после «стакана», — пояснил майор. — Пусть посидит там пару дней…

— Вы хотели сказать, пару часов? — озадаченно предположил Никитич…

«Стаканом» прозвали камеру, которая была настолько узенькой, что в ней можно было только стоять. Конечно, при желании можно было попытаться и присесть, но в таком случае колени упирались в железную дверь, а спина — в заднюю стенку камеры, специально залитую бетоном так, что из неё торчали острые наплывы бетона высокого качества.

Обычно такие камеры используются только в двух случаях: во-первых, для того чтобы развести зэков, которые не должны пересекаться со своими подельниками, когда их одновременно ведут по коридорам СИЗО. Во-вторых, туда помещают арестованного, когда его ведут на встречу с каким-нибудь сотрудником или с адвокатом, прокурором, а кто-то из вызывающих запаздывает на встречу.

Как правило, нахождение в подобной камере не должно превышать двух часов. Но кто из тюремщиков считается с инструкциями?..

* * *

Именно поэтому-то и удивился старый прапорщик, когда услышал, на какой срок он должен посадить в «стакан» новенького: хотя бы и для острастки. Он был уверен, что старший Кум оговорился.

И старший прапорщик решил уточнить:

— Вы хотели сказать на пару часов?

— Никитич, мне кажется, ты никогда не страдал глухотой, — недовольно заметил Баринов. — Может, тебе на пенсию, как говорится, на заслуженный отдых, пора?

— Господи, напугал! Да хоть с завтрашнего дня! — обидчиво воскликнул Филипп Никитович.

— Шучу я, шучу! — тут же примирительно воскликнул старший Кум.

Филипп Никитович Суходеев проработал в этой тюрьме едва ли не с самого дня её основания и не раз был отмечен начальством, как лучший работник СИЗО, потому майор, относясь к нему с должным уважением, и решил снизойти до объяснений:

— Новенький хочет «закосить под дурака», вот я и решил помочь ему, — старший Кум подмигнул.

— Мне кажется, хватило бы и шести часов, — недоверчиво протянул Никитич, оценивающе осмотрев с ног до головы вновь прибывшего. — Вряд ли паренёк выдержит…

— Выдержит! — заверил майор и почему-то добавил: — Мал, да гавнист!

Этот диалог вёлся так, словно рядом не находился тот, о ком шла речь. Сразу становилось понятным, что бедолага, попавший сюда в качестве подследственного, не имеет никаких прав: его даже и за человека-то не считают.

Но Серафиму было все равно: отключившись от внешнего мира, он все слушал и в то же время ничего не слышал. Все происходящее к нему словно бы и не относилось. За всем он наблюдал как бы со стороны, подчиняясь даже не голосовым командам, а либо своим импульсным приказам, либо реагируя на физическое прикосновение сопровождающего.

Старший прапорщик, вкупе с другими новенькими, отвёл Серафима на так называемые профилактические «процедуры», положенные по инструкции в отношении вновь прибывших арестованных в следственный изолятор.

Первым делом новеньких завели в небольшое помещение, где их ожидал шмон. Сначала каждого спросили о наличии запрещённых предметов, то есть те, которые нельзя было иметь сидельцу: наркотики, колюще-режущие предметы, деньги, золотые изделия. Серафим всегда знал о том, сколько у него в наличие денег. Он хорошо помнил об их наличии и в этот день: когда утром он выходил на работу, было пять рублей шестьдесят копеек, но после обеда в заводской столовой осталось четыре рубля восемьдесят девять копеек.

Когда прапорщик спросил его о наличии денег, он вслух обозначил сумму и полез в карман, чтобы представить деньги. И неожиданно, кроме вышеназванной суммы, Серафим обнаружил ещё пять рублей. Удивился, но тут же вспомнил о хозяйке злополучного телевизора: всё-таки сунула в карман.

Позднее Серафим с благодарностью вспомнил её добрый жест. Дело в том, что изъятые у арестованных деньги, золотые украшение, часы и тому подобное, принимались под опись: вещи прилагались к делу, а деньги зачислялись на личный счёт, которым арестованный мог пользоваться. То есть покупать по безналичному расчёту продукты, предметы первой необходимости и сигареты. В то время содержащиеся в тюрьмах подследственные могли отовариваться на десять рублей в месяц. А так как прислать денег на его имя было некому, то эти девять рублей восемьдесят девять копеек оказались как нельзя кстати.

После шмона их завели в другое помещение, где всех должны были подстричь наголо. За парикмахера работал один из осуждённых с малым сроком, оставленных для отбывания наказания на хозяйственных работах в следственном изоляторе.

Чтобы максимально уменьшить нежелательный контакт осуждённого с подследственными, старший прапорщик внимательно наблюдал за стрижкой и моментально обрывал всякие попытки новеньких поговорить с парикмахером.

Серафим попытался возразить против того, что с его головы хотят снять волосы.

— Наголо стригут только осуждённых, а я "пока не осуждённый! — обратился он к старшему прапорщику.

— Ещё осудят, — безразлично ответил тот.

— Но я же ни в чём не виноват: меня подставили! — Серафим попытался обратиться к логике.

— Я здесь более четверти века работаю, — со вздохом произнёс Филипп Никитович и усмехнулся. — И знаешь, не разу не слышал, чтобы кто-то из прибывших сюда арестованных признался, что виноват, поверь, сынок, если ты попал сюда, то свой срок ты обязательно получишь.

— Даже если на тебе нет никакой вины? — растерянно спросил Серафим.

— Был бы человек — статья найдётся… — философски заметил старый контролёр и добавил: — На то она и власть: может миловать, почести давать, а может не только свободы лишить, но и жизни… Так-то, сынок!..