— Пожалуешься на меня кому-нибудь, и ни тебе, ни твоему Серафиму не жить! — процедил сквозь зубы Будалов. — Поняла падлюга?

Девушка никак не среагировала.

— Отвечай, сучка! — капитан вновь ткнул её кулаком в живот. — Не можешь говорить, моргни глазами!

Вряд ли Валентина его слышала, а если и слышала, то вряд ли что-либо понимала, но желая прекратить избиение, она послушно кивнула головой ресницами.

— То-то же, — удовлетворённо заметил капитан, ещё раз осмотрел красивое, подпорченное кровоподтёками тело девушки, и огорчённо вздохнул. — Жаль, что на работу нужно, а то бы ещё покувыркались! Надеюсь, милашка, тебе понравились ласки настоящего мужчины! — с ухмылкой подмигнул Будалов. — Если что, звони, продолжим…

Он уже направился к выходу, но вдруг остановился, поднял с пола кофточку девушки и неторопливо и очень тщательно протёр все предметы, за которые, по его мнению, он мог хвататься. И очень тщательно протёр бутылку.

— Бережёного и Бог бережёт… — закончив стирать отпечатки, пробормотал он и вышел из квартиры…

* * *

Несколько часов Валентина лежала в той же позе, в какой её оставил насильник: она потеряла столько крови, над ней столько измывались, что у неё не было сил даже на то, чтобы пошевелиться. Далеко за полночь телесная боль постепенно утихла. Валентина взглянула на своё испоганенное, истерзанное тело и сначала зарыдала по-бабьи в голос, потом завыла, как воет волчица, потерявшая волчонка. Выла тихо, приглушённо: не дай Бог, услышат соседи…

Ещё день назад Валентина чувствовала себя счастливой, была любима и любила сама, но вот пришёл этот ублюдок, и вся жизнь, все её мечты о счастливой жизни мгновенно рухнули в одночасье. Валентина прекрасно осознала, что капитан даже и не собирался выпускать её Сему на свободу.

— Какая же я дура! — воскликнула вдруг она и, продолжая спрашивать себя, с каждым новым вопросом все ожесточённее била себя по щекам. — Зачем открыла ему дверь? — хлоп по правой щеке, — Зачем поверила? — хлоп по левой, — Господи, как жить-то теперь? — снова по правой.

Валентине казалось, что её тело настолько испоганено, что она уже никогда не сможет его отмыть.

— А как же ты, единственный мой, Серафимушка? — Она горько всхлипнула. — Я же никогда не смогу посмотреть в твои любимые синие глаза. Да, я, именно, я сама во всём виновата, а потому я не имею право жить: такая грязная, испоганенная! Я нарушила клятву, данную тебе, мой любимый и родной. Я же обещала, что никто, кроме тебя, не прикоснётся к моему телу! — она закинула голову и громко простонала: — Господи!.. Дай мне силы совершить задуманное, не лишай меня воли! Только так я смогу искупить свою вину перед своим любимым!

Придя к этому решению, Валентина собралась с духом, поднялась на ноги, безразлично взглянула на огромную лужу крови на диване и возле него. Затем сходила, приняла душ, после чего тщательно, с остервенением, едва не до крови, долго сдирала мочалкой со своего тела запах насильника. Выключив воду, досуха вытерлась махровым полотенцем, одела новые трусики, бюстгальтер, свежую кофточку, юбочку.

Осмотрев себя в зеркале, она покачала головой, подошла к своему гардеробу и вытащила из него огромный платьевой чехол. Раскрыла молнию, достала из него свадебное платье, специально сшитое по её вкусу у лучшей портнихи города, вынула шёлковое, белого цвета, бельё, шёлковые белые колготки, не торопясь оделась, натянула на левую ногу расшитую цветами подвязку. Затем красиво уложила волосы, взглянула на фату:

— Тебя, к сожалению, одеть не могу, — Валентина с горечью вздохнула и тихо прошептала: — Не сохранила чистоту… — она снова осмотрела себя в зеркале. — Такую красоту испоганить… — с печалью проговорила Валентина и зло бросила: — Мразь! — потом покачала головой и вдруг вновь простонала, — не понимаю! — и повторила, — не понимаю, как может земля носить таких подонков?

Затем села за стол, вытащила из его ящика стопку листов бумаги и что-то долго писала. Исписала мелким почерком несколько страниц, после чего аккуратно разделила их на две стопки и в конце каждой поставила свою подпись.

Одну стопку, сложив вчетверо, сунула себе под лифчик, а вторую спрятала в тайнике под подоконником. Об этом тайнике знали только двое: она сама и её Серафим. В нём они хранили деньги, накопленные на свадьбу.

В последний раз взглянув на себя в зеркало, Валентина перевела взгляд на фото Серафима, осторожно и нежно прикоснулась губами к его изображению и тихо прошептала:

— Прости меня, Семушка… Не смогла я сберечь себя для тебя, мой милый! Надеюсь, когда-нибудь ты прочтёшь моё письмо, простишь меня, а насильника накажешь… Я уверена, что ты ещё встретишь и полюбишь девушку, которая будет достойна твоей любви! Прощай мой любимый, мой родной, мой единственный и неповторимый!..

Она зашла в ванную комнату, по-деловому и спокойно отвязала с крючков бельевую верёвку, здесь же соорудила петлю и направилась в свою комнату…

* * *

На следующий день Валентину обнаружила её мать, уезжавшая на несколько дней к родственникам. Дочка повесилась на бельевой верёвке, перекинув её через верхнюю перекладину шведской стенки. Марина Геннадиевна осторожно, словно боясь причинить вред дочери, опустила её тело на пол. Даже после смерти Валентина оставалась удивительно красивой.

Мать поправила на её виске выбившийся локон и тихо прошептала:

— Как же так? Что случилось, девочка моя? За что такая мука мне, твоей матери? — и вдруг завыла в голос. — Девочка моя! На кого же ты нас покинула? Как же нам жить без тебя? Господи, как же ты допустил такую несправедливость?

Соседи, услыхав рыдания, вызвали милицию…

Тюрьма жениху

После завершения обычных формальностей в КПЗ Серафима доставили в следственный изолятор. На всю жизнь Серафим запомнил запах тюрьмы. Этот запах ни с чем другим спутать невозможно. Казалось, этот запах соединил в себе все самые отвратительные запахи окружающего мира. Прогорклый запах растительных масел, перемешанных с запахом кислых щей, напоминал самую дешёвую столовую, запах немытых человеческих тел и заношенной обуви напоминал о ночлежках или, в лучшем случае, о солдатской казарме.

Вы можете себе представить на минутку запах, который образуется при перемешивании всех вышеперечисленных запахов?

Автор, побывавший в местах лишения свободы, может определить этот запах только одним словом: КОШМАР!

С момента задержания, после того, как его никто не захотел слушать, Серафим обозлился на всех и вообще отказался от какого-либо общения с кем бы то ни было. И капитан Будалов, на всякий случай, чтобы сотрудники изолятора не подняли ненужного шума из-за того, что его подопечный отказывается от общения, решил кое о чём намекнуть начальнику оперативной части Баринову, с которым не раз пропускал стаканчик-другой коньяку:

— Сергей Иванович, — официально обратился он, соблюдая, для посторонних, необходимую дистанцию. — Задержанный Понайотов решил под «дурака закосить»: до этого общался нормально…