церкви знаменательно – тут москвичи встречали отца первого государя из династии Романовых Фёдора Никитича, когда он возвращался из польского плена. Церковь в это время была соборным храмом Фёдоровского-Смоленского-Богородицкого «больничного» монастыря, который предназначался для слуг Патриаршего двора.

При Петре I монастырь упразднили и церковь Феодора Студита стала приходской. В приходе этой церкви жил A. B. Суворов, около неё были похоронены его родители.

Храм сильно пострадал во время пожара 1812 года и был перестроен в стиле ампир. Двухъярусная колокольня храма – одна из первых шатровых колоколен Москвы.

…Сконфуженный «знаток древностей» протиснулся к выходу, не дожидаясь конца лекции, а Ивнев уже не спрашивал Клюева, зачем ему понадобилась очередная «комедь».

Быт и грёзы. Татьяне Окуневской предстояло сниматься в фильмах «Пышка», «Горячие денёчки», «Майская ночь», «Последняя ночь», «Ночь над Белградом», «Ах, капитан!», «Пархоменко»… Но в 1929 году будущая кинозвезда была ещё школьницей и мечтала о своём «рыцаре». Впрочем, она его уже встретила:

– Встретила виолончелиста. Он играет в фойе нашего маленького кинотеатра «Великий немой» на Пушкинской площади; они сидят втроём в углу под пальмой и играют перед каждым сеансом, а я улетаю и прилетаю обратно на землю, когда они складывают инструменты. Я бегаю туда всю зиму на деньги для школьных завтраков. Виолончелист ничего обо мне не знает, я прячусь за зрителями… Почему же тогда сейчас, на бульваре, он мне улыбнулся и поздоровался?

В размышлениях и грёзах Таня вышла к площади Никитских ворот, и там случилось невероятное, о чём пришлось отчитываться перед отцом:

– Папочка! Я бежала по бульвару, я встретила того виолончелиста, про которого я тебе рассказывала, на углу нашей площади что-то случилось, было много народа, я подбежала. Папочка, милый, дорогой, ты должен меня простить, ты бы поступил так же, нагруженная телега, на земле лежит лошадь, в глазах слезы, совсем, совсем беззащитная, ломовик хлещет её по глазам, по животу, страшный, огромный, красный, бешеный, ругается при маленьких детях, я прыгнула ему на грудь, вцепилась в волосы и начала его кусать за лицо, он замер, а потом не мог меня оторвать, а потом я увидела, что меня ведут, а потом ты из подъезда…

Кирилл Титович долго молчал, а Таня мучилась в ожидании выговора отца. Наконец он заговорил:

– Я нарочно воспитывал тебя мальчишкой, чтобы ты могла себя защищать, но я не учил тебя безрассудно нападать самой, этот ломовик мог убить и тебя, и твою лошадь! Ты должна понимать это, тебе уже пятнадцать лет.

Таня с облегчением вздохнула: простил! И вдруг вопрос, от которого, по её выражению, закраснелись деревья:

– Расскажи мне о твоем виолончелисте. Он знает, что ты в него влюблена?

– Нет, не знает! Во-первых, я в него не влюблена! Во-вторых, я от него прячусь за зрителями.

– Наверное, свет твоих влюблённых глаз освещает всё фойе!

– И вовсе я не влюблена в него! Мне нравится больше Иден! Ты видел Идена?! Английский министр!

– Интересно! Чем же тебе нравится Иден?

– Элегантный! Красивый! Стройный! Благородный! Какие манеры! В последней хронике он достаёт из заднего кармана брюк сигареты! Этот жест забыть невозможно!

– Должен тебя огорчить, ты не одинока, в него влюблена женская половина земного шара! – заключил Кирилл Титович воспитательную часть беседы, опуская дочь с неба на землю, и предложил: – Идём домой. Сегодня у нас царский обед! Баби где-то раздобыла говяжью ножку и сотворила твой любимый холодец.

Жернова истории. Судьба К. Т. Окуневского была предрешена: бывший офицер царской армии, но главное – его знакомство с Бухариным, вечным оппозиционером и недоброжелателем Сталина. Кирилл Титович предчувствовал это и, как всякий отец, хотел наставить любимую дочь на жизнь в стране с сомнительным, по его мнению, будущим. Будущей кинозвезде исполнилось шестнадцать лет. Исповедь отца Татьяна выслушала на лоне природы, в любимом с отцом месте – на «их» скамейке.

«„Наша скамейка“, – писала она позднее, много позднее – это скамейка на Никитском бульваре, напротив нашего подъезда. Мы недавно переехали из большой квартиры на Лесной, где я выросла, сюда, в восьмиметровую комнату на девятом этаже. Папа, Мама, Баби – это я так прозвала Мамину маму, пёс Бишка и я. И если все дома, ни сесть, ни даже говорить невозможно, и „наша скамейка“ превращается то в кабинет, то в гостиную».

Разговор с дочерью Кирилл Титович начал с вопроса:

– Ты что-нибудь слышала о лишенцах?

– Нет. Что это?

– Я не совершал преступлений, но я до революции был офицером. Я не хотел бежать за границу… Я верил в гуманность… Я был лоялен… Я не хотел скрываться. И когда объявили, что все «бывшие» должны прийти отметиться, я отметился. Вскоре пришли и арестовали меня, вывели на расстрел, завязали глаза…

Не расстреляли, попугали только и осложнили жизнь: по изданному вскоре закону все «бывшие» и их семьи стали «лишенцами». Их лишали квартир и работы, продовольственных карточек, права голоса, детей исключали из школ.

– Меня угнетает наша нищета, – продолжал Кирилл Титович. – Я берусь за любую работу, я умею делать всё, но я не умею комбинировать, а сейчас это имеет первостепенное значение. Я прямолинеен, и это тоже не помогает жить. Вчера я был у Астровых. Там был и Бухарин. Это люди чистые, делавшие революцию. Это вожди, и они в таком смятении. Они мне посоветовали сейчас же уехать совсем и пока не возвращаться.

Приняв совет, Кирилл Титович наставлял дочь:

– Теперь самое главное. О тебе. Я кляну себя, казню, что неправильно тебя воспитал, но я не мог иначе, я верил, что человеческие ценности останутся прежними, вечными! А теперь всё будет против тебя! Нельзя быть непосредственной, искренней, открытой – тебя всю изранят, нужно себя переделать, уйти в себя, не выражать никаких мыслей, чувств, эмоций, нужно быть осторожной, чувствовать беду, не лезть с открытым забралом в бой, помнить, кто твои враги. Нужны ум, сила, выносливость, выдержка, чтобы жизнь не раздавила. Это всё тебе надо постичь! Понять!

Это был последний разговор Татьяны Окуневской с отцом, а потому особо врезался в память. Девушка, ничего не понимавшая в политике, запомнила не только наставления, относившиеся лично к ней, но и рассуждения родителя о революции, характеризующие Кирилла Титовича как человека мыслящего:

– Я думаю, что революция – это очень плохо, примеры – в людской истории. Плохо потому, что рушится всё настоящее, глубинное, сердцевина страны, нации. С водой выплёскивается ребёнок. Потому что только гений может найти в этих развалинах ту единственную тропинку, на которой страна может возродиться. Этого не получилось. Страна идёт к катастрофе. Революцию