Она медленно покачала головой.

— Нет. О Веронике, я, признаться, размышляла. Но главным образом потому, что она убежала. Других причин подозревать ее у меня нет. Они с Люсей не ссорились, это я знаю точно. От Люсиной смерти Вероника ничего не выгадывает ни в каком отношении. И потом, премьера… Я понимаю, для вас это звучит смешно, но видели бы вы, как загоралась Вероника, говоря о нашем театре! Она ни за какие блага не согласилась бы сделать что-либо такое, что поставило бы под вопрос существование театра или хотя бы скорую премьеру… Нет.

— Тогда почему ты не можешь поделиться со мной своими соображениями? Что тебе мешает, если, по-твоему, убийца — не я и не Вероника?

— Да нет у меня никаких соображений! Нет ни фактов, ни доказательств, ничего! Просто я перебрала всех, кто был в тот вечер у Вероники, и… — И остановилась на ком-то, действуя методом исключения?

— Да, примерно так.

— Кого же ты не смогла исключить? Сурена? Романа? Евгения?

— Евгения. — Тамара вздохнула. — Но предупреждаю: я не знаю о нем ничего порочащего. Просто он единственный, у кого с Люсей могли быть разногласия, которые она старалась скрыть. Я уже говорила, вначале их отношения складывались не совсем гладко, но Люся редко на него жаловалась. Иной раз я видела, что она переживает, а спрошу — хорохорится, не признается. Только когда уж совсем сникнет, из нее удавалось что-то вытянуть. А во всем остальном Люся была очень открытой. Про таких говорят: душа нараспашку. Я уверена, если бы у нее возник конфликт с кем угодно, кроме Евгения, она не стала бы таиться.

— Тогда расскажи о нем поподробнее, пожалуйста. Все, что тебе известно.

Тамара посмотрела на меня с сомнением.

— Но, Варвара, это смешно! Допустим, они и вправду поссорились, но ведь из-за этого не убивают… Я говорю глупости! Но это просто потому, что не знаю, на кого еще подумать.

— Слушай, я ведь не собираюсь обвинять Евгения в убийстве, основываясь на твоих смутных соображениях. Но кому повредит, если ты нам о нем расскажешь? Кто он по профессии, чем занимается, что за человек?

Тамара все еще колебалась.

— Не думаю, чтобы от моего рассказа был какой-то прок. Мы практически незнакомы. Все, что мне известно о Евгении, я знаю со слов Люси. А по ее мнению, он самый замечательный человек на свете. Такой, знаете, сильный, решительный, но при этом нежный и заботливый.

— Нежный и заботливый? — удивилась я. — Но, насколько я поняла, до недавнего времени он не особенно щадил ее чувства.

— Да, мне тоже так казалось, но Люся его оправдывала. По ее словам, Женя боялся серьезных отношений с женщинами из-за сестры. Они потеряли родителей, когда ему было семнадцать, а ей четырнадцать. Евгений заботился о девочке, как отец. Ушел из института, устроился на работу, чтобы дать ей возможность учиться, долгие годы был ее единственной опорой. Естественно, они очень привязаны друг к другу, и Евгений боялся, что появление другой женщины в его жизни разрушит эту связь. Представляете, в ту злополучную субботу Люся впервые должна была увидеть Елену.

— Сколько же лет его сестре?

— Двадцать восемь.

— По-моему, достаточно много, чтобы жить своей жизнью. Или она тоже избегает серьезных отношений с мужчинами из боязни потерять привязанность брата?

— Не знаю. Вообще-то она уже побывала замужем, но брак быстро распался возможно, по этой самой причине.

— Да уж! Я бы сказала, будущее желающих войти в эту семейку не особенно обнадеживающее. Пожалуй, Елене повезло, что она не пришла на вечеринку. Иначе я знаю, на кого в первую очередь упало бы подозрение. Но для Евгения мотив слабоват. Если он намеревался сохранить свою семью в первозданном виде, достаточно было просто порвать с Людмилой… Ой! — Последнее восклицание вырвалось у меня невольно, поскольку Генрих наступил мне на ногу. Я поймала его многозначительный взгляд, потом увидела напряженно застывшее лицо Тамары и догадалась, что в задумчивости перешла на привычный легкомысленный тон, недопустимый в беседе с женщиной, потерявшей близкую подругу и перенесшей сердечный приступ. Чтобы исправить положение, пришлось быстро (и довольно неуклюже) поменять тему:

— А каково финансовое положение Евгения? Не возникало ли у него в последнее время острой нужды в деньгах?

— Не думаю, — суховато ответила Тамара. — Евгений — человек состоятельный. Ему принадлежит оздоровительный комплекс «Отдых и здоровье». Знаете такие заведения для денежных мешков — с бассейном, саунами, тренажерными залами и салоном красоты? Хочешь — сгоняй жир в поте лица, хочешь — ложись на операционный стол и жди, когда этот жир откачают под наркозом.

— И дело процветает?

— Именно так. Во всяком случае, рассказы Люси были только восторженными.

Нет, непохоже, что мне удастся вернуть дружеское расположение Тамары. Ее голос теперь звучал так, словно она с трудом удерживалась от грубости. Не желая окончательно все испортить, я встала и начала прощаться. Генрих и Леша последовали моему примеру.

— Может быть, позвонить кому-нибудь из твоих друзей? — предприняла я последнюю попытку примирения. — Если врач советовал побольше разговаривать, тебе нужны собеседники.

Тамара немного смягчилась:

— У меня больше нет близких друзей. Так, добрые знакомые, не более того. Люсю никто из них не заменит.

Увидев дом Сурена, Марк сразу понял, что опрашивать соседей бесполезно. Восемнадцатиэтажная башня сверкала девственной белизной, кое-где еще валялся строительный мусор. У подъезда стоял мебельный фургон, вокруг которого суетились грузчики. Стало быть, дом находится в процессе заселения. Марку показалось удивительным, что у Сурена уже есть домашний телефон. Хотя, если подумать, — ничего странного. Район старый, телефонный узел функционирует давно, за большие деньги телефон можно установить за два дня. Только откуда у Сурена большие деньги, если, по слухам, он все до последнего гроша вбухал в свой театр?

Марк поднялся на шестой этаж и позвонил в квартиру. Дверь открыла не молодая, но при этом потрясающе красивая женщина. Огромные синие глаза, окаймленные большими и совершенными по форме веками, стрельчатые брови, крупные правильные черты лица, черные с проседью волосы, уложенные в высокий пучок, гордая посадка головы — все вместе складывалось в образ восточной царицы, прекрасной и величавой. Эту женщину не портили ни глубокие складки у губ, ни морщины, прорезaвшие высокий открытый лоб, ни тяжелая, расплывшаяся книзу фигура.

Однако впечатление царственного величия быстро рассеялось, когда она улыбнулась и заговорила. От нее сразу повеяло уютом, теплом и радушием, выдающими добрую мать семейства и гостеприимную хозяйку дома.

— Вы, наверное, к Сурену? — спросила она приветливо. Марк подтвердил. Он поехал в театр, проверить, как идут работы, но вот-вот должен вернуться. Проходите, посидите со мной. Выпьем чайку, поболтаем, и время пролетит незаметно.