Или возьмите Молоев: да они, может, сидят на деньгах! Тут пьянчуги придвигались ближе к Инджи, и она узнавала о горьком привкусе одиночества и межродственном скрещивании, о застарелой ненависти и подозрениях. Молои и революция… Кто выложил денежки для политических потрясений последних лет? Это же очевидно! Золото Крюгера, золото буров, и его так скандально, так недостойно использовали, чтобы буров же и уничтожить!

Инджи вывалилась из бара. День был в самом разгаре, а она так много выпила. Солнечный свет ослепил ее, и она потрясла головой. «Плимут» генерала медленно полз вверх по улице, со стороны Маленьких Ручек. Старик за мной следит, осенило вдруг Инджи. Когда бы я ни вышла на прогулку, очень скоро слышу рокот «Плимута», приближающегося из-за деревьев с той или другой стороны улицы, возникающего среди участков и домов, и он обязательно нагоняет меня. Инджи снова помотала головой. Генерал проехал мимо сквозь ослепительный свет и дрожащие миражи улицы. Он смотрел прямо перед собой, словно и не видел ее. Александр лежал на заднем сиденье. Голова дога покоилась на окне, он принюхивался к ветру. А на переднем пассажирском сиденье, рядом с генералом, раскинулся ангел, и выглядел он весьма довольным тем, как обстоят дела.

Инджи потерла глаза и посмотрела назад. Солнце пылало в красном пыльном облаке. Несколько человек перед баром глазели на нее. Пыльное облако перед ней подымалось все выше. Инджи не понимала, что происходит; она только знала, что все эти истории берут над ней верх и что ей необходимо срочно позвонить в музей искусств или хотя бы послать туда факс.

Она решила вернуться в Дростди и пошла к Верблюду, свернула налево, на Дорогу Изгнания, потом направо, к Кровавому Дереву, а уж оттуда зашагала по направлению к плотине. Когда она проходила мимо Кровавого Дерева, с ней поравнялся большой черный «Мерседес» и теперь полз рядом в облаке пыли.

Гудвилл Молой в черном воскресном костюме опустил окно. Стекло было тонировано, но в баре «Смотри Глубже» ткнули пальцем:

— Вот эта черная сверкающая машина принадлежит Гудвиллу Молою. Он катается туда-сюда и важничает перед нами.

У него оказалось такое большое лицо, что целиком заполнило окно в машине.

— Мисс Фридландер, я полагаю? — улыбнулся Гудвилл с обаянием, что принесло ему положение первого человека в городском совете Йерсоненда. — Могу я подвезти вас?

У Инджи невольно вырвалось:

— Нет, благодарю вас, — но ее уже охватило очарование Гудвилла: несмотря на отказ, он продолжал улыбаться.

— Жара, — заметил он. — Совершенно немилосердная.

— Ну, хорошо. Это очень любезно с вашей стороны.

Она обошла машину. Дверца со стороны пассажирского места уже была открыта.

Гудвилл не случайно встретил Инджи. К нему обратились из столицы с просьбой оказать содействие молодой ассистентке, работавшей на нового чернокожего художественного директора Национальной Галереи.

Он попросил своего сторонника, посыльного адвоката Писториуса по имени Быстрая Педаль, приглядывать за девушкой. Когда освободили Манделу и жители Эденвилля воспользовались своими новыми муниципальными правами — выбрали Гудвилла в городской совет, он завербовал Педаль, чтобы тот сообщал ему обо всех событиях в деловых кругах Йерсоненда, состоявших преимущественно из белых.

Когда Быстрая Педаль позвонил и сказал, что Инджи Фридландер только что вышла из «Смотри Глубже» и ведет себя странновато — топчется на месте в клубах пыли, поднятой «Плимутом» генерала, с видом, будто встретила привидение, Гудвилл прыгнул в свой «мерс» и рванул с места. К Инджи он подъехал медленно, нарочито спокойно. Она брела по улицам Йерсоненда, потная и «под мухой», вовсе не уверенная в том, что действительно видела ангела.

Гудвилл знал, что жители Эденвилля говорят, будто девушка из города очевидно глуповата. Джонти Джек несет ей всякую чушь, генерал мистифицирует ее, пьянчуги из белых фермеров, что вечно околачиваются в баре, чего только не наплели ей про историю Йерсоненда.

— В такое пекло не стоит рисковать, — отеческим тоном предупредил ее Гудвилл. Прежде, чем она успела сказать, что ей не нравится, когда с ней обращаются, как с беспомощной маленькой девочкой, он продолжил: — Насколько я понимаю, у вас здесь очень важное задание. — Инджи обратила внимание на прекрасный черный костюм и на энтузиазм Гудвилла. Но она не собиралась позволить захватить себя врасплох человеку, намерившемуся опекать ее. Инджи решила задать ему вопрос, первым пришедший ей в голову:

— Правда, что Бабуля Сиела Педи была вашей бабушкой?

Он резко взглянул на нее.

— Юная леди интересуется историей Йерсоненда?

Инджи кивнула. Гудвилл подъехал к дереву напротив школы и остановился, не заглушая двигателя. Жужжал кондиционер. Инджи вдруг подумала, что они могут видеть детей на игровой площадке, а сами — и мэр, и она — скрыты за тонированными стеклами «Мерседеса».

— Как же можно не заинтересоваться? — спросила она. — Я еще никогда не бывала в месте, где прошлое никуда не исчезло. Его можно понюхать, пощупать и попробовать на вкус.

— Слишком много времени под африканским солнцем, — мягко пожурил ее Гудвилл. — Юной леди необходимо носить шляпу. Это солнце может размягчить мозги.

— Так как насчет вашей бабушки, господин мэр?

Гудвилл посмотрел в сторону.

— Вы слышали, что я сказал о важнейшем проекте, которым вы заняты?

— Я услышала вас, — отозвалась Инджи, замолчала и уставилась на здание школы.

— Да, это правда. — Гудвилл тронулся с места. Можно точно сказать, что эту девушку лестью не проймешь. Там, в большом городе, думал он, они такие пресыщенные. Он решил не упоминать, что построил эту школу. — Разрешите, я устрою вам экскурсию по моему городу?

Инджи просияла.

— Это просто чудесно!

Они ехали, и Инджи вспоминала то утро, когда она сидела за столом, занятая статистическими данными и транспортными расходами, и тут позвонила спикер парламента. Спикер, индианка с материнской серьезностью учительницы математики, нуждалась в ее помощи, чтобы убрать старые картины.

Инджи поспешила в парламент, где рабочие уже суетились в фойе, снимая огромные старые картины, писанные маслом, которые остались от предыдущего правительства. Очистили старый подвал, и картины собирались отнести туда. Инджи стояла рядом со спикером и смотрела, как выносят в подвал памятные вещи: огромные письменные столы красного дерева со встроенными микрофонами и скрытыми магнитофонами, старые церемониальные мечи и знамена, пулеметы, вырезанные из слоновой кости, медали и кипы книг для посетителей в кожаных переплетах, в которых оставили вычурные подписи генералы из Южной Африки и лорды из Британии.

— Три четверти этого хлама уже украдено, — объясняла спикер, — мне кажется, будто новые политики почувствуют, что победили, только когда смогут водрузить какой-нибудь из этих безвкусных предметов на свой стол.