/137б/ В самом деле тот жулик, получивши за свое искусство пять тенег, покупал бутылку вина [и] по обычаю пьяниц прятал [ее] за пазуху, [чтобы распить наедине]. Говорят, что в конце концов тот несчастный достиг того, что когда воровским способом забрался в одно место, его [захватили и] повесили за горло. Одно из чудес его величества, свыше вспомошествуемого государя, было именно то, что он предугадал его конец. Впрочем, лишь аллах всеведущий!

О ВВЕДЕНИИ НОВЫХ ДЕНЕГ И О ВОЗНИКНОВЕНИИ СМУТЫ СРЕДИ ЖИТЕЛЕЙ Г. БУХАРЫ ПО ЭТОЙ ПРИЧИНЕ

Менялы пробной палаты красноречия и чеканщики монетного двора остроумия [первые] возымели желание ввести в обращение новые деньги, изменить чеканку монет и убавить ценность танги. Мастер слова, мулла Мухаммед Ховандшах[218], да будет над ним милость аллаха! — в своем “Саде чистоты” описал введение новых денег, чреватое дурными последствиями; государь, отдавший приказ об изменении чеканки и убавлении ценности танги, вызвал смуту в народе божьем и разрушение своего государства[219].

/138а/ Обстоятельства, вызвавшие в Бухаре в 1120 г., соответствующем году Мыши[220], введение в обращение подобных денег, были таковы. Вследствие превратностей судьбы наличность в казне высокоименитых государей [Бухары] подверглась уменьшению, к сему присоединилась [также] расточительность и траты его величества государя [Убайдуллы хана]. Почва же к сему подготовилась таким образом. Финансовые чиновники небовидного [высочайшего] двора забирали в долг у богатых лиц города и торговцев на производство нужных и ненужных расходов казначейства много денег, так что средства дивана на покрытие [долгов] не хватило, расходы же государя день ото дня все увеличивались. При таком положении мехтар Ходжи Шафи', порочность коего была в числе его прирожденных качеств, пожелал по своей душевной развращенности увековечить на страницах эпохи историю своего бесчестия и сделать себя до второго пришествия мишенью стрел /138б/ попреков и укоризны всех людей. Мехтар деликатно[221] стал внушать Ходже Балту-и сарайи, который был заведующим [правительственною] казною и на мнение которого государь полагался во [всех] делах, следующее: средств сего государства, собираемых с городов и со степи, не хватает на расходы покорителя мира, на снабжение [ханской] ставки всем тем, что нужно для его удобств, на содержание военных ' и на приемы и отправление послов, [прибывающих] с разных сторон; путь же займов тоже сузился, так что от всего этого получается положение, полное отчаяния. Если чрезмерно отягчить обложение податного населения, то это явится причиною отвращения их сердец [от высшей власти], породит опустошение областей и городов. Если же внезапно понадобилось бы собрать ополчение и приобрести снаряжение для похода, то все распоряжения и меры к нахождению средств окажутся бесполезными. Теперь мне по чувству расположения [к государю] приходит на ум такая мысль, что надо ввести другие деньги. Иначе говоря, мы постараемся изменить монету и понизить стоимость денег, несколько снизив их пробу. Этим откроются двери торговли, хороший доход поступит в казну, и никому от этого не будет ни убытка ни вреда. Я /139а/ питаю твердую надежду, что этою мерою будет водворен порядок в положение державы, войска и податного населения, казна достигает цветущего состояния и все, не платящие податей, так же как и ремесленники, будут довольны и благодарны [за это]. Такими неосновательными, [но] настойчивыми доводами этот смутьян-мехтар сумел соблазнить Ходжу Балтуя. В конце концов Ходжа Балтуй вместе с обманщиком-мехтаром представили [этот проект] на царственное воззрение. Так как внешне это рассуждение вело к большему простору для [накопления] богатств, облегчению повинностей торговых людей и успокоению сердец бедных и неимущих, то простодушный государь, в интересах блага государства и [его] благополучия, качнул головою в знак согласия. Он строго приказал сделать все, что способствовало бы благу государства и благоденствию тварей аллаха таким образом, чтобы ни одному мусульманину не было нанесено никакого вреда или ущерба. Ходжа Балтуй, наедине докладывая государю всей земли, детально объяснил ему, какие доходы поступят в результате этого /139б/ мероприятия. Однако этот малоумный Ходжа не знал того, в какое скверное дело вовлечет своего благодетеля эта неблагодарная обезьяна [мехтар].

Короче говоря, когда в чеканку денег было введено изменение и дробление, то из одной чистосеребряной ходячей танги стали чеканить четыре танги. При известии об этом ужасном происшествии все слои населения погрузились в водоворот растерянности и сомнения и не знали, какое средство применить против такого дела и какое лекарство найти против столь тяжелого состояния. Участники купеческих компаний, промышленники и все, связанные с ремеслом и базаром, заколотили досками свои лавки; прекратив [всякие] торговые операции, они унесли с базаров сундуки с товарами и пищевыми продуктами; простонародье и беднота оказались в бедственном положении, /140а/ лишившись ежедневного пропитания; отдавая богу души, они не находили даже материи себе на саван. Вопли малолетних и взрослых доносились до вершины небес. В пятничный день толпы народа принесли свои жалобы и просьбы о помощи ко двору государя, но им никак не удалось получить аудиенцию. Они стали проклинать мехтара Шафи', развязали языки, следуя выражению хадиса: кто установит плохой обычай, на того до дня страшного суда ляжет ответственность за него и за бремя того, кто будет следовать этому обычаю[222]. В конце концов они толпою отправились к девана-и Пансадмани[223], к которому люди вообще питали доверие, вместе с этим юродивым пошли к дому Ма'сума аталыка и там подняли крики и вопли о помощи, стали произносить грубые слова. Аталык, испугавшись всеобщего восстания, стал оправдываться и сказал, что это — дело приближенных государя и что об этом нужно доложить хану. Обнадежив людей, он решил так: “Если господу будет /140б/ угодно, я, доведши об этом до августейшего сведения, постараюсь устранить случившееся”. Но так как по натуре бухарцам было свойственно поднимать бунты и мятежи, и ими всецело овладело представление о [постигшем] их несчастья, то они не удовлетворились словами и увещеваниями аталыка. Вся масса народа, выдвинув вперед упомянутого девану, подошла ко дворцу государя. Эта банда разбойников стала громить камнями ворота высокого арка и кричать оскорбления и ругательства. Когда придворные с преувеличениями доложили государю об этих неодобрительных действиях, вспыхнул огонь августейшего гнева и последовал такой приказ: “то, что ввел мехтар Шафи', — никто не должен изменять. Кто этого не исполнит, тому пусть снимут голову”.

/141а/ Пишущий сие полагает, что бухарцы сами были достойны этого. Вследствие овладевшего государем гнева повесили трех-четырех глупцов, и то, чего хотел мехтар Шафи', упрочилось; бухарцы, чести ради, волей-неволей, дали обращение единице за четверку[224]. Через несколько