– Господа, могу я узнать, где именно оказался? – спросил император.

– Конечно, ваше величество, – с готовностью отвечал Щербак. – Вы в квартире моего друга доктора Студитского, где он иногда принимает пациентов. Меня зовут доктор Щербак, а это мадемуазель Штиглиц. Мы были представлены вам во время награждения участников Текинского похода. В соседней комнате находятся господин Будищев и его люди. Насколько я понимаю, именно им вы обязаны своим спасением, а мы лишь оказали вам первую помощь.

– Помогите мне встать и позовите их.

Через минуту перед уже сидящим императором собрались все участники этого трагического происшествия, включая оставивших ради такого случая посты Шматова с казаком.

– Благодарю, господа, – чуть поморщившись от головной боли, проговорил Александр. – Я не забуду о вашей услуге. Но хотелось бы знать, извещены ли о сложившемся положении мои близкие?

– Пока нет, ваше величество, – выступил вперед Дмитрий. – Нас и так слишком мало, чтобы обеспечить вашу безопасность.

– Ты полагаешь, что угроза все еще существует?

– Вне всякого сомнения, государь.

– Но я помню, что ты стрелял по злоумышленникам. Один из них, кажется, даже взорвался?

– Так и есть. Но я совершенно уверен, что у них есть сообщники, которые только и ждут, чтобы нанести удар. Об этой квартире никто не знает. Как только позволит ваше состояние, мы перевезем вас во дворец под надежную охрану, но до той поры лучше никому не знать, где вы находитесь.

– Ты полагаешь, что эти злодеи есть среди моих приближенных?

– Ваше величество, – вздохнул Будищев. – Я не знаю людей, которые вас окружают, но видел, как небрежно устроена ваша охрана. В том, что вы до сих пор живы, нет ни их заслуги, ни даже моей. Все решила случайность или то, что называют божьим провидением.

– Ты не веришь в Бога?

– Нет. Хотел бы, да не получается.

– Что же, по крайней мере, честно. Кажется, у тебя было ко мне какое-то дело?

– Да, государь. Моя приемная дочь находится в тюрьме по какому-то чудовищному навету.

– Ты просишь помиловать ее?

– Нет! Мне не нужна милость, я хочу справедливости. Я требую, чтобы ее освободили, а виновники беззакония были наказаны, невзирая на их положение.

– Пусть будет так, – кивнул император, после чего обернулся к Люсии. – Вот видите, дитя мое, никто из наших подданных не хочет милости. Все страждут справедливости и хватаются за бомбы. Но быть может, у вас есть какое-нибудь желание?

– Два поколения моих предков служили вам и вашему августейшему родителю, – склонилась в реверансе баронесса. – У меня и моего брата нет иных желаний, кроме как продолжать эту службу. О других милостях мы и не мечтаем.

– Достойный ответ представительницы достойного рода, – одобрительно кивнул Александр Николаевич. – Ваши чаяния исполнятся.

– Мерси, сир[39], – снова склонилась в реверансе мадемуазель Штиглиц.

– Господа, – решительно заявил царь, сочтя раздачу обещаний законченной, – мне уже лучше, и я настоятельно требую, чтобы вы сопроводили меня во дворец. Пусть охране будет стыдно, что с их обязанностями справились другие.

– У меня как у врача возражений нет, – с важным видом согласился Щербак и повернулся к явно находящемуся не в своей тарелке Студитскому. – А вы что скажете, коллега?

– Вполне согласен с вашей точкой зрения, – нашелся тот. – Однако настоятельно рекомендую ехать как можно медленнее, чтобы не растрясти его величество.

– Тогда собираемся, – кивнул Будищев, бросив полный боли взгляд на кабинет, где все еще лежал беспамятный Семка.

– Не беспокойтесь, – правильно понял его Щербак, – я побуду с мальчиком.

– С мальчиком? – удивился царь.

– Его тяжело ранили во время покушения на вас, ваше величество.

– Ах да, припоминаю. И как он?

– Плох.

– Ужасно… я буду молиться о нем… а кто эти люди?

– Отставной ефрейтор Болховского полка и георгиевский кавалер Шматов, – доложился, выставив грудь колесом, Федор.

– Собственного его императорского величества конвоя урядник Хорунжий, – ревниво глядя на вылезшего вперед штатского, добавил казак.

– Так урядник или хорунжий? – не понял царь.

– Фамилие мое Хорунжий, – смутился казак.

– Вот оно что, – добродушно усмехнулся Александр Николаевич. – Ну, даст бог, сравняются чин с фамилией. И тебя, кавалер, награда не минует.

– Рады стараться! – дружно гаркнули награжденные, заставив контуженого царя поморщиться от шума.

* * *

К Зимнему дворцу они добрались с куда большим комфортом. Гордый участием в спасении царя Шматов уже не гнал как бешеный, а в экипаже высокопоставленного пациента опекали титулованная сестра милосердия и врач. На поездке последнего настоял доктор Щербак, говоря, что он уже стар, а для успешной карьеры его молодого коллеги этот эпизод придется как нельзя кстати. Будищев снова занял место рядом с армейским товарищем, а казак привычно пристроился на запятках. Выглядело это, прямо скажем, странно, а потому неудивительно, что встретившая их охрана всполошилась.

– Стой! – испуганно заорал из-за шлагбаума солдат, выставив вперед штык.

– Открывай, болезный! – с непередаваемым превосходством в голосе заявил Федька. – Не видишь, царя везем!

– Чего? – едва не выпал в осадок служивый.

– Разводящего позови, – усмехнулся Дмитрий, – и поживее!

– Подпоручик, что вы себе позволяете? – показался из караулки офицер.

– Открывайте скорее, с нами государь, и он ранен.

Переменившийся в лице начальник караула подбежал к карете и, убедившись, что ему не врут, сам кинулся к шлагбауму и поднял его, едва не забыв отдать честь.

Со времен славящегося своей скромностью в быту Петра Великого русский император не появлялся в своей резиденции в столь скромном экипаже. Тем не менее ему навстречу высыпало множество народу. Видимо, до дворца уже дошли вести о покушении, успев обрасти по пути самыми невероятными подробностями, и теперь все, от придворных до камер-лакеев, высыпали навстречу своему государю.

Первой среди них была княгиня Юрьевская. Глаза ее быстро скользнули по сопровождавшим Александра Николаевича людям, какое-то мгновение задержавшись на баронессе, после чего она с рыданием бросилась на грудь мужа и более его не оставляла. Один за другим к чудесно спасшемуся императору подходили министры и генералы, сенаторы и камергеры, стараясь выразить при этом такой верноподданный восторг, что скоро даже привычному к лести государю стало не по себе.