Поднялся, отряхнул замшу и направился к озерцу. Нечаянный свидетель, окажись он, не дай Бог, поблизости, неминуемо поразился бы, как странно изменилась походка Перверзева. Это уже был не праздный соглядатай природы, беспечно шуршащий листвой и умиляющийся размывам теней на песчаном бережку, нет, теперь сквозь дубраву неслышным кошачьим шагом пробирался хищник, почуявший жертву. Ноздри его чутко подрагивали.

Подкравшись к старой дуплистой вербе, зверь, бывший недавно Касьяном Перверзевым, запустил цепкую пятерню в трухлявое древесное чрево — и на беспощадном, словно бы исхудавшем лице обозначилась жестокая волчья улыбка.

Извлечённый из глубокого дупла свёрточек был куда толще и туже того жалкого конверта, что пытался всучить ему утром безымянный, хотя и представительный юноша. Что ж, с чёрного мага и спрос больше. Тем паче с такого прожжённого нигроманта, как Платон Кудесов.

Чиновник-оборотень сунул свёрточек в карман и двинулся обратным путём, цинично размышляя, брал или не брал взятки Вронский, когда, женившись на Анне Карениной, ушёл с военной службы и подался в дела судейские. Положив за правило, что ответственный работник должен предпочитать классику модной литературе, роман Льва Толстого Перверзев перечёл в прошлом году, но так и не понял, откуда взялись у нищего отставного офицерика средства на роскошное поместье с паровыми молотилками и прочими прибамбасами. Ну не на алименты же!

А вот кого было жаль Касьяну, так самого Каренина…

Но это тогда, в бытность человеком. Монстрам, как известно, жалость неведома.

Оборотень в замшевой куртке добрался до увенчанного пнём пологого бугорка — и обмер, не веря глазам.

Ножа не было.

На отнимающихся ногах приблизился вплотную, тронул пальцем узкую дырку, оставшуюся от глубоко всаженного лезвия. Осязание подтвердило страшную истину: нету. Выпасть нож никак не мог, и всё-таки Перверзев кинулся на четвереньки, принялся щупать путаницу сухих травинок вокруг пня. Внезапно обессилел и со стоном впечатал лоб в сухую твёрдую почву.

Случилось то, чего он боялся всегда. Шёл мимо грибник, увидел нож… Где теперь искать этого грибника?

Никогда, никогда не сможет отныне Касьян Перверзев почувствовать себя честным человеком, никогда не осмелится открыто взглянуть в глаза жены Глафиры и маленького Максимилиана!

Назад дороги нет. Завтра он придёт на службу и, не в силах вернуть себе прежний облик, начнёт брать прямо на рабочем месте. Его разоблачат через неделю, через две… Сначала поползут слухи, потом сигналы… Подошлют посетителя с конвертом и со скрытой камерой в каждой пуговице…

Перверзев вскинул к небу обезумевший лик — и тоскливый волчий вой огласил собирающуюся желтеть дубраву.

* * *

— Волк? Откуда? — удивилась худощавая девушка с неподвижным горбоносым лицом индейского вождя, оглянувшись на блескучие, словно бы выкованные из металла кроны дубов, из-за которых донёсся странный вопль.

Портнягин усмехнулся и продолжил орудовать сапёрной лопаткой, с помощью которой, кстати, каких-нибудь несколько месяцев назад был извлечён клад, заговорённый на тридцать три головы молодецкие.

— Оттуда, — уклончиво молвил он, меряя глубину ямки. Два штыка. То есть примерно аршин. — Хорош! — определил он. — Грузи…

— А вдруг он и впрямь волколак?

— Нет никаких волколаков… — бросил Глеб, вонзая лопатку в землю.

— То есть, я хотела сказать, волкодлак…

— И волкодлаков нет. Вот водколаки есть. Алкаши заклятые. Страшная, между прочим, порча. Бывает, за неделю человек сгорает. А народ недослышал, видать: решил, что они в волков перекидываются. Мне это всё Ефрем растолковал, а уж он-то знает… Грузи давай!

Молодая колдунья присела на корточки и, достав из внутреннего кармана тесной джинсовой жилетки краденый нож, кинула его с наговором на земляное дно. Глеб взял ржавый жестяной лист, на который он, копая, выкладывал грунт, и принялся засыпать и утрамбовывать. Когда аккуратно вырезанный квадрат дёрна лёг на прежнее своё место, от содеянного не осталось и следа.

Со стороны дубравы снова послышался тягучий вой.

— А вот раньше надо было базлать, — проворчал Портнягин, отбрасывая железный лист подальше, к оврагу. — Волк позорный…

И сообщники, бормоча что-то эзотерическое, двинулись по часовой стрелке вокруг схрона. Заклинали от нечаянной находки.

Мне отмщение, и Аз воздам.

Последнее тепло, последний выдох лета. Ещё пара дней — и размокропогодится по полной программе. Ну а пока что сквер шуршит напоследок серо-жёлтыми клеёнчатыми обносками тополей. На платанах листья покоробились, высохли до звонкой коричневой хрупкости: достаточно лёгкого ветерка — обрываются на асфальт и, сбиваясь в стайки, ползают по дорожкам, будто крабы. Ничего удивительного: известно, что душа этих членистоногих имеет привычку переселяться именно в лист платана. Отсюда и повадки…

На первый взгляд кадыкастый наголо стриженный подросток в кожаной куртке второго бы взгляда не удостоился. Шёл себе вразвалочку по центральной аллее, иногда лишь косясь через неширокое плечо и производя губами призывный звук, каким обычно подзывают выведенную на прогулку собаку.

Однако ни собаки, ни какого-либо другого животного нигде не наблюдалось — и вскоре навстречу прохожему поднялся со скамейки упитанный детина, тоже стриженный и тоже в кожаной куртке. Тугая мордень его изображала живейший интерес.

— Слышь, земляк! — радостно спросил он. — Ты кому это чмокаешь?

Улыбающаяся осеннему солнышку дама в просторном бежевом плаще, давно уже расположившаяся на противоположной скамье, повернула голову, прислушалась.

— Кому-кому! — дерзко отвечал кадыкастый тинейджер. — Кому надо, тому и чмокаю!

Ответ был, мягко говоря, безрассуден. Бритоголовых и мордастых так срезать не стоит. Особенно если сам ты малоросл, субтилен и прогуливаешься в одиночестве. Но, по счастью, вопрошавший детина оказался на удивление миролюбив.

— Не, правда… — изнемогая от любопытства, продолжал дознаваться он. — Кому?

Подросток покосился на даму, тут же навострившую уши, после чего невнятно и таинственно что-то сообщил мордастому. Тот с готовностью ухмыльнулся.

— Кончай грузить! — огласил он во всеуслышание и повернулся к даме, как бы приглашая её в свидетели. — Во даёт! Барабашку он выгуливает!

— А ты что, в барабашек не веришь? — подначил подросток.

— Верить-то — верю, но… Они ж не приручаются!

— Ну, это смотря кто приручает.

Детина моргнул. Действительно, поведение тинейджера наводило на мысль, что чувствует он себя в полной безопасности — подобно человеку, за которым следует угрюмая тварь голубых кровей, прошедшая натаску у дипломированного инструктора.