Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И яростно сплюнула на пол. На это Плясовских только рот разинул.
Грених, смущенно заикаясь и нервно жестикулируя, вернул тему разговора к больной, велел Офелии заняться девушкой, омыть теплой водой ожоги и не будить, пока сама не очнется. Приводить ее в себя смысла не было. Дышала она спокойно, зрачки на свет реагировали.
– Осторожно опросите ее, – говорил он, упершись глазами в полосатый ковер под ногами и яростно потирая переносицу, затылок и тотчас пряча руки в карманы. – Хорошо, если она… сама вспомнит. А коли память… э-э… с ней будет милосердна, то ничего не рассказывать. А спрашивать сама начнет… лучше отвлекать, пока не придет в себя.
Окончательно запутавшись в собственных рекомендациях, Грених указал на дверь.
– Теперь надо и Захара Платоновича посмотреть.
И вышел.
После беглого осмотра не приходящего, увы, в сознание отца Офелия подхватила Грениха под локоть и увлекла обратно в комнату больного. Тем временем Плясовских, Осип Дмитриевич и даже Майка успели выйти в гостиную.
– Что теперь будет? – шепнула она профессору, глядя на него так, словно он был уполномочен решать все вселенские вопросы. – Что будет с Карликом? Со мной?
– Ничего. Поймают мужа вашего… осмотреть его надобно, чтобы вердикт ставить, ведь он немного не в себе… был.
– Вы будете это свидетельствовать – то, что он психически болен?
– Не знаю.
– Ох, Константин Федорович… Тут такое дело, – Офелия замялась, опустив глаза и яростно кусая губы. – Он ведь со своим последним изданием… этого «Гоголя» в журнале «Красная новь»… в общем, его писанину, кажется, сочли провокацией, стали ходить слухи об аресте… Он и бежал сюда недели две назад, мне пришлось с ним. Отсиживаемся, ждем, когда пройдет буря.
Грених с минуту наблюдал нервную агонию на ее прежде надменном лице.
– Понятно, – глухо ответил он. – Значит, наследство, фабрика, сестра почившая – это было так, для отвода глаз? Что же он там понаписал-то такое?
– А вы со своей проницательностью не догадываетесь?
– Что, о схватке бедного поэта с титанами цензуры? О невозможности творчества, когда любимых упырей приходится скрещивать с красногвардейцами?
– Вот видите, вы все и так прекрасно знаете.
– А куда редакция «Красной нови» смотрела?
– Куда-куда… Такие вещи не сразу заметны. Вышла повесть в печать, только тогда и поняли, над кем муж мой сатиру развел.
Грених хмыкнул, покачав головой. Смех – в такое вляпаться.
– Что же теперь со мной будет? – тихо всхлипнула Кошелева. – Получится ли его в больницу упечь?.. Я не хочу в тюрьму из-за этого идиота! Он себя погубил и меня…
Грених молчал, испытывающе глядя на сморщенное лицо вдовы. Под его тяжелым взглядом она вдруг схватилась дрожащими пальцами за лацкан тренчкота, прильнув лбом к плечу.
– Не оставляйте нас, Константин Федорович! – прошептала она, подняв на него заплаканные глаза под непривычно белыми с прожилками веками. Вокруг ее рта пробегали тонкие морщинки, нижняя губа тряслась. Она вся дрожала неподдельной мелкой дрожью. – Вы здесь единственный здравомыслящий человек, единственный. Остальные все – либо психи, либо недоумки.
Грених перевел взгляд с ее рта к глазам и сжал руку, будто собираясь оторвать ее от себя.
– Что было этой ночью? – едва не сквозь зубы процедил он.
Вдова задышала часто-часто, вновь всхлипнула и уронила голову обратно на его плечо, но Грених отвел ее от себя.
– Не говорите мне, что спать легли! Не может человек просто так спать завалиться, когда четвертью часа назад покойник в окно заглядывал.
– Я веронал приняла… – с надрывом выговорила Кошелева. – И ей дала, потому что… истеричка такая… все никак не могла успокоиться. Да вы и сами ведь велели!
Сжав челюсть, Грених некоторое время смотрел поверх ее разметавшихся волос.
– Понятно. Теперь уж следите за ней повнимательней. Что-нибудь придумаем.
Он спускался с крыльца, со вздохом прилаживая на голове шляпу. Теперь он влип по уши и ввязан в дело не только со сбежавшим мертвецом, но и с провокациями – а это было посерьезней даже, чем Судный день. Но не оставишь ведь женщин в беде.
Осип Дмитриевич услужливо предложил Грениху отвезти в гостиницу, тот не стал отказываться. Усевшись в коляску, Грених поглядел на Майку, дожидавшуюся его внутри. Потеплело на душе при виде этого забавного чертенка в буденовке, муки вдовы и безжизненная Ася как-то сами отошли в сторону, вспомнилось то, как девчонка огорошила всех своими речами.
– Тоже мне раскомандовалась! – усмехнулся профессор.
– Пионер не должен молчать, обязан действовать, быть полезным, – парировала Майка, состряпав на лице лихой прищур, что наверняка значило: в обиду себя не даст и готова к любой словесной баталии.
– Быть может, ты и судебной медицине обучиться готова? Анатомированию, например.
Она наморщила нос.
– Нет уж, в кишках трупов пусть кто-нибудь другой копается. А я, – она чуть наклонилась к Грениху, многозначительно подмигнула и постучала пальцем по своему виску, – головой работать буду. Математиком там каким-нибудь или физиком, астрономом. Что девчонкам обычно не доверяют.
– Математиком, – Грених усмехнулся.
– А ты давно в кишках роешься? Не завидую я тебе. Та еще работенка. И вообще, ты доктор или гипнотизер, я так и не разберу?
– Я не гипнотизер… Гипноз – это часть психотерапии. А учился и на судебного медика, но потом занимался нервными болезнями.
– То есть гипнозом? – Майка с интересом заглянула ему в лицо. Ее страшно интересовало это слово и все, что было с ним связано. – Это из-за того пациента, которого ты гипнотизировал? Ну из твоего рассказа.
– Он мой брат.
– Стало быть, мне он дядя? Интересный экземпляр. Хотела бы с ним познакомиться.
– Это вряд ли. Он теперь за океаном.
– И что, из-за него ты решил оставить рыться в кишках и лечить психов?
– Почти. Но позже мне пришлось вернуться к судебной медицине. Как оказалось, это у меня получается лучше.
Грених бросил на девочку короткий, тревожный взгляд. Изо дня в день она все больше поражала своей смышленостью и развитостью ума. И сейчас он поймал себя на том, что невольно ожидал от нее упрека за плохо проделанную работу. Ведь Кошелева он объявил мертвым. Он – профессор, научный сотрудник Кабинета судебной экспертизы, обучавший толпу стажеров, объявил человека мертвым и позволил его похоронить.
– Коли ты умной себя считаешь, – продолжил он с усмешкой в лице, – может, скажешь, откуда взялись ожоги в виде всей пятерни на теле Аси?
Майка наморщила лоб.
– То яд… трупный, – предположила она, тоже с усмешкой косясь. – Ходячий мертвяк разлагается. Ладони у него зеленые и все в трупной слизи.
– Фантазерка! А не было