Со стороны пролива Дрейка остров ограждает протяжённая рифовая зона, состоящая из цепи подводных скал, выступающих местами на поверхность. Поэтому возможность подхода к берегу для якорной стоянки здесь исключалась. Побережье с этой стороны изобиловало галечными пляжами с нередкими завалами из больших каменных глыб, за которыми можно было наблюдать лежбища морских слонов. Как правило, это были слоновьи гаремы, над которыми шефствовали крупные зрелые самцы. Там же на низких галечных террасах этого скалистого берега можно было встретить кости морских животных. В тот год на одной из прибрежных террас мы обнаружили “свежий” скелет кита. Примерно такой я видел в зоологическом музее Ленинграда. Китобои, когда-то промышляющие близ Южно-Шетландских островов, вряд ли были причастны к этой жертве. Скорее всего, его выбросило на берег в силу каких-то природных обстоятельств. Мясная и ливерная составляющая этого кита наверняка была добросовестно съедена местными птицами, коих на этом острове, да и на соседних островах тоже, не счесть. Пернатых здесь прорва. И не приведи Господи приблизиться любопытствующему путнику к гнездовьям этого летающего населения. Заклюют и обгадят с головы до ног. К нашему времени от останков, упомянутого мною, кита не осталось ни косточки. Но птицы тут уже ни при чём. Остатки костного скелета разнесли на сувениры начавшие прибывать сюда уже в середине семидесятых дотошные туристы. Могу с полной достоверностью сообщить, что первый сувенир – средний китовый позвонок, унёс с тихоокеанского побережья на своих покатых плечах наш старший судовой кок. Поначалу у нас закралось подозрение, что из этого позвонка он обязательно сварит для экипажа бульон или сделает студень. Однако наш кок оказался более практичным человеком. Он использовал позвонок, как стул. Стул оказался на редкость удобным и устойчивым. При качке его не срывало с места. За счёт своей массы и большой площади соприкосновения с палубой он стоял, как вкопанный.

(Через год этот позвонок, испещрённый подписями членов экипажа нашего судна, перекочевал в Рижский медицинский институт, как редкий подарок от щедрых моряков будущим медикам, взявшими над ними шефство в период планового ремонта в доках Вецмилгрависа).

Местные жители, полярники, говорили, что в больших закрытых бухтах, удобных для стоянки судов, разбросаны десятки скелетов китов – результат деятельности китобоев конца 19-го – начала 20-го веков. О тех временах говорят остатки норвежского деревянного китобойного судна в одной из бухт Ватерлоо.

Чтобы я ни говорил ещё про этот остров, представить его будет сложно, если от спонтанных описаний суровых ландшафтов и редких видов островной фауны не вернуться в бухту Ардли, на берегу которой притулились две полярные станции, уже упомянутые мною. Находились они по обе стороны не очень полноводного ручья, вытекающего из озера Китеж, расположенного выше на верхнем плато. В тот год советской станции исполнилось пять лет. Чилийская была на год моложе. По инициативе известного уже в те времена полярника Артура Чилингарова, а попросту – Че, наша станция числилась как комсольско-молодёжная. Этот великовозрастный, чернобородый комсомолец её и возглавлял.

Наш теплоход, бросив якоря посреди бухты, приготовился к выгрузке. Выгрузка была штатной на имеющиеся при станции плавсредства, которые к нашему приходу спустили на воду. Вся флотилия состояла из речного теплохода, плашкоута и вездехода-амфибии. Теплоход, прозванный в народе “речным трамвайчиком”, сразу же стал курсировать по рейду между островом и нашей якорной стоянкой. По силуэту он напоминал именно те трамвайчики пятидесятых годов, которые ходили по Москве-реке, а потом и по Неве для обзорных экскурсий. Правда, корпус его, имея полноценную для трамвайчика длину, был урезан по ширине раза в два и по этой причине сразу же получил устное наименование “Минога”.

В первый же рейс “Минога” привезла на борт нашего лайнера начальника станции, легендарного полярника Че (его фамилия начиналась с буквы “Ч”, не путать с Че Геварой), а увезла часть скоропорта – овощи и фрукты. Денно и нощно она курсировала между берегом и нашей якорной стоянкой, выполняя свои незаменимые функции. На второй день её приспособили для буксировки плашкоута, который представлял собою прямоугольную металлическую понтонную конструкцию. Плашкоут провалялся на галечном берегу бухты близ станции около года и требовал тщательного осмотра на предмет водотечности. Всё ржавеет на этом свете, гниёт и истончается, господа, переходит в другие качества и уходит в небытие. Это относится и к китам, и к плашкоутам и к нам с вами, оптимистичные мои читатели и не читатели. Внешний осмотр плашкоута показал, что он ещё жив и готов к большому плаванию по водам бухты Ардли, о чём и сообщил нам по радио сам Че.

Однако, время, случай и наша порой невнимательность, а то и просто безалаберность, вносят свои коррективы в книгу судеб. В плашкоуте, возможно на его донной поверхности, недоступной для осмотра, на каком-то из многочисленных сварных швов, образовался небольшой и, может быть, даже незаметный свищ, который и повлиял на дальнейший ход событий. Я мог бы не говорить об этом заранее, оставив интригу разыгрываемой пьесы на потом. Но простота моей натуры и предупредительная честность не дают мне возможности сделать этого. В результате читатель уже сам может догадаться, что к борту нашего теплохода “Минога” прибуксировала плашкоут, медленно вбирающий в свою полость, которая-то и придавала ему плавучесть, солёные и холодные воды бухты Ардли. Во время загрузки на поведение плашкоута по началу это не отразилось. Он медленно опускался в воду от загружаемого на его поверхность листового металла, ацетиленовых и кислородных баллонов, ящиков со сварочным оборудованием. (В тот год на каменных сопках острова Ватерлоо, чуть выше уреза воды, планировалась постройка многотонных сварных хранилищ для дизельного топлива).

Я участвовал в погрузочной бригаде, которая как раз и находилась на борту загружаемого плашкоута. Первая неприятность случилась при опускании очередной партии кислородных баллонов. Наш боцман Миша Таскин, управляющий контроллерами грузовых лебёдок, задел нижней кромкой стропа за фальшборт, через который нужно было ювелирно перенести груз, баллоны угрожающе накренились запорными вентилями вниз, высвободились из удавки стропа и понеслись, яко фугасные бомбы, на наш бедный плашкоут.

Вы, наверное, не видели, как взрываются сорокакилограммовые баллоны с закаченным туда под давлением в двести пятьдесят атмосфер кислородом? Картинка из детства, представшая передо мной после падения подобного баллона с пятого этажа в типичном для старого города дворе-колодце, помнится мне и поныне. Взрывная волна заставила открыться все фрамуги окон нашей школы, которая находилась в соседнем районе. Наверное, догадливый читатель сам может представить себе тот двор с зияющими глазницами пустых окон и обсыпающейся со стен штукатуркой.