Мы узнали, что жена японца в процессе всего вечера должна сидеть за столом сзади своего мужа. Девушка незамужняя может сидеть в общем круге. За столом сидят на циновках, поджав под себя ноги.

Японская девушка в обществе ведёт себя гораздо свободнее, чем женщина замужняя, но и ей очень далеко до той развязности, с которой держит себя русская замужняя женщина, даже весьма и весьма скромная. Это, само собой разумеется, вытекает из воспитания, которое в Японии поставлено очень основательно. Нам до этого далеко.

Приходилось довольно часто смеяться, опять же, большей частью, из-за обоюдного непонимания. Примерно каждые пять минут разговора, под общее веселье, заключались словом “вакаранай” (не понимаю). Но путём различных русско-англо-немецких манипуляций, с помощью жестов и листочка бумаги с карандашом, с помощью нашего горе-переводчика, мы добивались положительного результата. Можно прямо сказать, что в продолжении всего разговора, который длился 3,5 часа (почти), не нашлось ни одного вопроса, который был бы задан и не разрешен. Под конец чувствовалось, что хозяйка устала и ей хочется спать. Нам также не хотелось долго задерживаться, предстояло еще добираться до корабля. Мы попрощались с хозяином, с хозяйкой, с другими собеседниками и отбыли восвояси. Хозяева нас провожали до самой машины и даже, когда машина тронулась с места и пошла, долго махали вслед руками, стоя на дороге.

В машине мы обменялись мнениями, высказали свои впечатления вообще и, в частности, свои впечатления о японских женщинах, их миловидности и добродетелях. Суждения по последнему вопросу были явно в пользу японок, отчасти потому, что обе японки были очень хороши, а отчасти потому, что они, действительно, этого заслуживают.

У большинства наших женщин в голове слишком много ветра, особенно в последнее время. А поскольку морякам с лихвой хватает ветра в море, то дома им хотелось бы иметь полный штиль. Но дома штиль тоже бывает редко (у большинства).

Домой добирались безо всяких приключений. Я сразу отпустил Сергея спать (он уже “доходил") и заступил дежурить. Дул ветер от ESE. Был прилив. Корабль слегка качало у стенки мола. А я писал эти строки.

День 5 октября, пятница, выдался суматошным. В 11 ч.05 мин. на пирс завода прибыли заместитель председателя Совнаркома СССР А. И. Микоян и командующий СТОФ вице-адмирал В.А.Андреев. Пробыли они на пирсе всего 25 минут, но шуму наделали много, особенно до своего прибытия: все начальство бегало, давало указания, проверяло, везде мели, убирали, прятали, завешивали и т. д., и т. п. После их отбытия все вздохнули с облегчением и воцарилась благостная тишина. О, Русь, Русь, – думалось мне, и не одному наверное. Но такова уж у нас традиция. Вечером “крутили” кинофильм “Парень из тайги”. В первом часу ночи ко мне в каюту, постучав, вошел рассыльный, краснофлотец Шейкин, плотный, широкоплечий и довольно рослый молодец, и доложил, по приказанию дежурного по кораблю, что все уволенные на берег возвратились без замечаний. Я в каюте что-то писал. Приняв доклад, я поработал еще некоторое время и во втором часу ночи – это был уже понедельник, 8 октября, – лег спать. Проснулся я оттого, что меня будили. В каюте было темно – свет проникал только через открытую дверь – и, спросонья, не сразу сообразил, что происходит. Надо мной склонилось лицо доктора, который тряс меня за плечо и повторял: – Проснись, Шейкин умер. Поняв, наконец, что это не сон, я окончательно проснулся и встал. В каюту вошел Захарьян. Выяснилось следующее. Шейкин сменился в два часа ночи и после смены, в полном одиночестве, выпил хранившийся у него где-то в загашнике литр чистого спирта. После этого он по сходне перешёл на стенку, прошёл по ней шагов сто и опять-таки по сходне, очень узкой, длинной и крутой забрался на борт рядом стоящего в заводе транспорта. Там на корме, в рубке, дежурила какая-то его знакомая. Он зашёл к ней, поздоровался, сел и сказал, что очень хочет пить. Она принесла ему алюминиевую миску с водой. Он немедленно её осушил и попросил ещё. Она принесла. Он снова всё выпил, сказал, что, наконец-то, напился и, пожалуй, пойдёт к себе. Она его не удерживала. Он встал, дошёл до сходни и, аккуратно спустившись по ней вниз, на стенку, повернул в сторону корабля. Сделать сто шагов до корабельной сходни уже не смог. Прошёл только половину и упал замертво: у него сгорели все внутренности.

Смерть здоровяка Шейкина произвела очень тягостное впечатление на команду. Больше всего, правда, недоумевали: какое удовольствие ночью, одному, после смены с вахты выпивать целый литр чистого 96 % спирта? Но факт оставался фактом: выпил. И – умер. Вызвали машину из военно-морского госпиталя, отправили тело на вскрытие и в морг. Настроение у всех было отвратительное.

10 октября, в среду, Шейкина хоронили на кладбище в “Колхозе Ильича”. 26 октября около трёх часов дня по Советской Гавани разнеслась весть о грандиозном пожаре на складе авиационного боезапаса. До этого я, да, наверное, большинство из нашей команды, ничего об этом складе не слышали, а тут, вдруг, все заговорили. Масла в огонь подлили некоторые тыловые чины. Один из них, как я понял, отдалённо знакомый командиру, примчался на корабль и стал просить противогазы – для него самого и для членов его семьи: огонь, якобы, распространяется очень быстро, ветер дует в направлении химскладов, они могут загореться и тогда… – Вам-то хорошо, – говорил он, – вы можете отойти на рейд, в любую сторону, а нам каково? Просил противогаз даже на собаку. Такой оказался… и паникер, и нахал. Командир его выругал и никаких противогазов, конечно, не дал. Но… мы почувствовали, что дело серьёзное.

Поступило приказание: весь личный состав корабля отправить на тушение пожара. Разгрузку картофеля прекратили. Весь личный состав, конечно, мы отправить не могли. Составили команду в 28 человек – взвод из двух отделений – и меня назначили командиром. Что делать на пожаре – я не знал. Приказал, на всякий случай, взять с собой саперные и штыковые лопаты, сколько было. Взяли, но на всех не хватило. Затем, к причалу подошла грузовая машина, мы сели в кузов и поехали “на пожар”. Ехали недолго, минут 10–15. Оказалось, что склад находится довольно близко, километрах в 2-3-х. Он представлял собой огромное пространство, наверное, около 2 км2, не меньше, глухо ничем не огороженное. От этого пространства тянуло дымом и гарью. Местах в пяти, на разных участках, к небу поднимались столбы дыма и что-то потрескивало. Сильного пламени нигде не просматривалось. На том месте,