– Снежанна, вы думаете о том, как будете жить… потом? – осторожно спрашивает психолог. Она готова к ответу про суицидальные мысли. И знает, что говорить в ответ.

– Потом? Ну, плана у меня нет, но я знаю, что я сделаю сразу после…

– Что?

– Я уеду на море. Буду много плавать, и загорать, и заплывать за буйки.

– На море? Интересно. – Психолог рассматривает Снеж с любопытством. Думает о силе этой измученной испытаниями, но несломленной женщины.

Снеж по-своему понимает этот пристальный взгляд. Она трактует его как осуждение, она к нему привыкла.

– Вы думаете, это стыдно? Все так думают. Мама. Бывший муж. Соседи. Подруги.

– Я так не думаю, Снежанна, честно. Даже наоборот.

– Я смою в море все эти осуждающие взгляды, все приговоры. Мне тут сказали, что я… как это… «пафосно страдаю»…

Снеж усмехнулась. Захотела курить.

– Снежанна, вы боитесь чего-нибудь? – спрашивает психолог.

– Я? – Снеж задумалась. – Наверно, уже нет. Я боюсь Анюткиной боли. Но есть морфий. А так ничего…

– Анечке хуже.

– Да, я вижу. Не слепая. Но так уже было. Думаю, прорвемся.

– А если нет?

– А если нет, то я не хочу вскрытия. Не хочу, чтобы трогали ее. И платье Эльзы уже готово. Она в нем была счастлива здесь и будет там.

Психолог собирается уходить. Она здесь не нужна. Она не скажет этой маме ничего нового. Скорее, наоборот. Эта женщина – сама мудрость и принятие. А может, это защитная реакция, блокирующая чувства. А может, жажда жизни. Какая разница? Море… Она хочет на море.

От нее не пахнет отчаянием, пахнет лаком для ногтей. И немножко шоколадом: они с дочкой ели шоколад.

Из комнаты в руки Снеж выстреливает Анютка.

– Мама, пойдем раскрашивать новыми фломастерами разукрашку! – верещит девочка.

– Я иду, Анют. У нас гости, видишь? Поздоровайся. А то невежливо…

– Здрасьте, – здоровается девочка и убегает в комнату. Если бы не желтоватый цвет лица и не вздувшиеся лимфоузлы – обычный ребенок, заряженный детством.

Снеж выходит на лестничную клетку проводить психолога, а на самом деле закурить. Очень хочется.

– Вы удивительная, Снежанна, – говорит психолог на прощание. – Вы большая редкость. Вам не нужен психолог, вы сама себе психолог. Я даже советовать вам ничего не буду. Пожелаю сил и стойкости.

– Угу, спасибо, приятно. – Снеж приветливо улыбается и жадно затягивается сигаретой. – Сил и вам тоже. У вас работка – не позавидуешь.

Двери лифта закрываются и не дают психологу ответить любезностью. Снеж докуривает сигарету и еще минуту рассматривает весеннее небо через грязное окно. Небо голубое, яркое, залитое солнечным светом.

Такое же будет на море. Потом. Снеж будет греться в его лучах. Быстро загорит в черное. Будет вечерами мазать сметаной красные плечи. А когда придет пора – она вернется сюда. Вернется, обновленная, и пойдет работать в хоспис психологом. Будет вот так же ходить к тем, кто разучился улыбаться, и учить. Учить жить вопреки диагнозам, ломать шлагбаумы, думать о море, видеть солнце в колодце.

Она будет показывать людям свои фотографии. На фотографиях – счастье двух людей. И нет болезни. Это они с Анютой в парке. Это – катаются на лошадках. Это – на каруселях. Это – на горке. Это они лопают фрукты. А вот тут – шоколад…

Видите, можно жить. Можно. И нужно. Просто купите пельмени. Просто поклейте обои.

Ехала я на такси из аэропорта. С чемоданами, уставшая, задерганная. Рейс задержали, багаж задержали, и я, по плану прилетающая утром, в итоге прилетела вечером и почти впритык к закрытию школы сына, которого срочно надо забрать. Суетливый таксист опоздал (как назло!), никак не мог проехать стартовые шлагбаумы, заставил меня понервничать и потом всю дорогу искупал свою вину стремительностью поездки.

– Знаете, да, что ожидаемое время поездки – три часа двадцать минут? – спросил он.

– Сколько? – испугалась я.

– Шучу, – засмеялся он. – Минут пятьдесят.

«Ну и шуточки у вас», – выдохнула я. Ровно через час закрывалась школа.

На одном из поворотов наш полет был прерван свистком дэпээсников, отслеживающих дорожных хулиганов. Только этого не хватало!

– Я быстро, – пообещал мне таксист в зеркало заднего вида.

Вернулся он минут через пять. Все эти пять минут я кусала губы и думала о том, как вызвать такси, находясь в такси.

Таксист сел за руль, но вести себя стал так, будто встал за трибуну. Строго доложил мне, что коррупция в России – это (цитирую) «монопольная ментальность», как туалет в самолете: он есть, какой есть, а выбора нет. Привыкай и пользуйся, как все, – никуда не денешься.

Таксист жалобно поныл, что ему приходится плясать под дудку коррупции (и договариваться с гибэдэдэшниками наличными в обход официальной системы наказания), потому что за частые штрафы таксокомпания лепит ему санкции. А сами дэпээсники, закончил свой доклад таксист, оказались философами. Сказали: «Мы наказываем тебя не за то, что ты нарушил, а за то, что ты попался».

Потом таксист наградил меня рассказом о том, как на днях вез в аэропорт профессора. Профессор грустно ехал эмигрировать. Смотрел в окно с прощабельным выражением лица. Он прощался с родиной и прощал родину. За то, что не уберегла его талант, не создала ему условий. С собой вез портфель с патентами и большую матрешку. Вероятно, не одну, но остальные прятались внутри. Матрешки эмигрировали всей диаспорой. Мозги профессора в самом прямом смысле утекали на Запад, и таксист был немного к этому причастен. Он мог бы остановить процесс распада российской науки и заглушить машину, не доехав до терминала D, но не стал, потому что компания самым послушным таксистам, тем, у кого нет штрафов и есть положительные отзывы, делает хорошо.

В России делать хорошо означает не делать плохо. Не лепить санкции.

Я устала от таксиста и попросила тишины. Мне нужно было поработать, а для этого убаюкать свое личное пространство отсутствием дэпээсников и мигрирующей профессуры.

Таксист оскорбился и пытался не подавать виду, но стал бормотать под нос проклятья другим водителям, а на самом деле мне. Я начала закипать и старалась отвлечься на работу.

Поговорила по телефону с организаторами благотворительного фонда, ответила на письмо про поездку в детдом, пообщалась со знакомым врачом, который проконсультировал меня относительно сложного пациента, который просит помочь собрать ему деньги на лечение за границей, и мне важно понять: а в России точно никак?

– Простите, а кем вы работаете? – не выдержал таксист в паузе между разговорами.

– Никем. Я блогер, но пока это профессией не считается.