— Ну кто вы, Штык, я начинаю понимать, — сказала я. — А вот кто такой вы, Сема, мне до сих пор неясно. Может, объясните? Буде вы уже затронули и мою персону и… — Тут я побалансировала, словно на опасной грани, и все-таки выдохнула: — …и Родиона.

Штык вздрогнул всем телом и резко отпрянул к стене. Зато Егерь, казалось бы, ждал моего появления. Он не спеша дожевал отбивную, вытер губы рукавом и сказал:

— Нет, мы поняли, что мы нехорошие люди, но зачем же стекла бить, Машенька? Могли бы войти как все — через дверь. Теперь вот стекло придется вставлять, а я человек небогатый.

— Перестаньте паясничать, — сказала я. — Знаете, Сема, если на этот раз вы будете темнить, то я просто выбью из вас всю правду. Чего бы мне это ни стоило. Мне и так слишком дорого обходится ваше паясничанье.

— Ну хорошо, хорошо, присаживайтесь, что ли, — отозвался Егерь спокойно. — В ногах как раз правды нет, а вы, Маша, только что продекларировали свое желание узнать всю правду. Вот что… выпить не желаете?

— Напилась уже, — грубо сказала я. — С товарищами типа присутствующего здесь гражданина Штыка трудно соблюдать режим и блюсти трезвость. Но гражданин Штык — это еще полбеды. Помимо склонности к клептомании, в нем проявилась тенденция размахивать канистрами с вином. Канистра стоит там, у потухшего костра, вся в крови, а мент с родинкой валяется в кустах. Плохо вы его, Штык, спрятали-то. Плохо, говорю.

Егерь метнул на Штыка испепеляющий взгляд, и тот, вскочив с табуретки, ринулся к двери. Он выскочил бы из комнаты, если бы я, подставив ногу, не перевела его в горизонтальное положение. По инерции незадачливый злоумышленник прокатился по полу и уткнулся головой в стену.

Из его груди вырвалось нечто вроде сдавленного рева. Сема Моисеенко пожал плечами и произнес:

— Ну зачем же вы мальчика обидели? Он, можно сказать, старался, вас от нехороших дяденек защищал, а вы ему подножку. Палки, так сказать, в колеса. Не горячитесь вы так, он пойдет в лагерь, приберет, а я тем временем вам пока что все объясню.

— Нет, спасибо, — произнесла я. — Как сказала бы тетушка Рива, ваш персонаж, таки никто не заплачет.

И я вынула пистолет и сняла его с предохранителя. Моисеенко посуровел. Его лоб прорезали две глубокие морщины, он поднялся со своего места и поднял руку:

— Так, спокойно. Без жертв. Тем более одна жертва — аборта — у нас уже есть. — Он выразительно посмотрел на Штыка. — Иди прибери там за собой, чтобы чисто.

В его голосе прозвучала такая подавляющая властность, что я и не подумала препятствовать словно зомбированному Штыку подняться с пола и выйти из дома. Я растерянно наблюдала из окна за тем, как он идет по тропинке к калитке, ведущей из сада.

— Дела пошли не так, как надо, — сказал Егерь, глядя на меня в упор. — Поэтому мы слишком долго тебя мистифицировали. Теперь время объясниться. Да убери ты пистолет, — досадливо тряхнул он головой. — Что это за дурной тон, в самом деле. Сейчас все узнаешь. Не уверен только, будет ли тебе от этого легче.

— Прежде чем вы будете вешать мне лапшу на уши, — сказала я сквозь зубы, медленно опуская пистолет, — я хотела бы задать вопрос, на который жажду немедленного ответа. Я уже намекала вам тогда, на побережье. Вы умчались, как конь игривый. Но теперь эти табунные настроения не пройдут. Вы в разговоре со Штыком употребили слово «был». Так вот: жив Родион или нет? Да или нет?

— Видите ли…

— Да или нет?!

И я вскинула на него пистолет. Моисеенко досадливо поднял руку, словно надеясь ладонью заслониться от пули, и хотел что-то сказать, но вдруг осекся, взгляд его заострился, и я поняла, что он смотрит через мое плечо. Я не медлила, развернулась, синхронно падая на спину, и, перевернувшись через себя, встала на ноги — с пистолетом, направленным туда, куда смотрел Егерь. Этим я обезопасила бы себя от нападения, если бы…

Если бы на меня кто-то думал нападать.

Под дулом пистолета, застенчиво улыбаясь, стоял человек. Он был в шортах, и одна нога его была забинтована от щиколотки до колена. Быть может, если бы это был незнакомый мне человек, я бы выстрелила без раздумия. Но в том-то все и дело, что я знала его.

— Извини, Мария, что заставил так долго ждать, — просто сказал он.

Это был Шульгин. Это был Родион Потапович, мой безвременно исчезнувший босс.

Я не могла выговорить и слова в течение примерно минуты; молчал и Моисеенко, которого тоже, верно, удивило внезапное появление Родиона. Впрочем, в тот момент состояние Егеря меня вовсе не интересовало. Пауза дала возможность боссу подойти ближе и произнести:

— Смотрю я на вас и дивлюсь. Ну просто театральный капустник.

Только после этой его реплики я обрела какой-никакой, но дар речи. Схватила Родиона за плечи, глянула в упор и откуда-то сбоку, а потом произнесла:

— Ну и куда… запропастился?

— Были обстоятельства, — уклончиво ответил он. — Ты присаживайся. Никто и не думает вилять или уклоняться от вопросе. Я потому сюда и поднялся.

— А где ж вы были? — спросила я, осматривая Родиона с головы до ног. — Поднялся? Но это же первый этаж. Вы что, Родион Потапович, в подвале сидели, что ли?

— Да видела бы ты этот подвал, — усмехнулся он. — Впрочем, с позволения хозяина, мы туда и отправимся.

— Ну хорошо, — кивнул Егерь. — Идем.

Мы прошли в какой-то темный бревенчатый коридорчик, Родион указал мне пальцем на поднятый люк: наверное, это он поднял, когда выходил из своего убежища. Я только успела отметить, что люк массивный, металлический, а поверху обит деревяшками, такими же неряшливыми, как и те, из которых состоял пол. Когда люк был заперт, его не было заметно совершенно.

Я опустилась первой, вспыхнул свет, хотя я не видела, чтобы кто-то чего-то касался, и передо мной оказалась уходящая вниз добротная дубовая лестница. Босс не без труда — мешала нога — последовал за мной, а замыкал процессию Сема Моисеенко. Он тщательно запер люк и по-мальчишески скатился с лестницы.

Я оказалась в помещении, чем-то напоминающем люксовый двух— или трехкомнатный номер в гостинице. Родион, как будто прочитав мои мысли, улыбнулся:

— Даже горячая вода есть.

Бункер -. язык не поворачивается назвать его подвалом — состоял из трех переходящих одно в другое помещений. Первое, то, в которое мы вошли, было оборудовано под гостиную. Тут стоял телевизор на тумбочке с аппаратурой, стенной шкаф, два кресла и диван. На диване я углядела новый ноутбук босса — тот самый, который он брал с собой в поездку, а я недоумевала, зачем ему тонкая аппаратура в приморской степи.

Егерь широко раскинул руки, как будто хотел кого-то обнять, и воскликнул с хорошо известной мне приторно-местечковой интонацией:

— Просьбочки таки садиться.

— Не садиться, а присаживаться, — отозвался Родион. — Уж ты-то лучше всех это знаешь.