с другими так, как хотел бы, чтобы поступали с тобой. Второе… второе лишь интерпретация первого, только с более чётким акцентом: твоя свобода заканчивается там, где она наступает на свободу другого. — Она посмотрела на меня. — Вы согласны, Марина?

— Совершенно согласна! — Я посмотрела на Анну. — А вас что-то смущает, Аня?

— Смущало… Нет, в последнее время многое проясняется… — Она волновалась. — Проясняются механизмы влияния духа на тело… для меня, во всяком случае. Теперь я знаю, что болезнь моих ног была вызвана… — она подняла глаза и обвела взглядом всех нас, словно призывая в свидетели, — вы не поверите… Любовью моей мамы ко мне! Представляете?…

Было заметно, что не всё ещё избыто, но отголоски боли растворялись в освобождении, в преодолении. Скорей всего, тема свежая, и не все присутствующие в курсе. Герман как друг её мужа, как доктор, возможно, знал эту историю, а остальные, похоже, нет — все с удивлением смотрели на Анну.

— Мама так любила меня, что всё время опасалась, что со мной что-то случится… Дело в том, что мой отец погиб, когда она была беременна… на пятом месяце. Она рассказывала, как они любили друг друга, и как она боялась потерять своего любимого… Потом, после трагедии, она боялась потерять меня… Потом она с ужасом ждала того момента, когда я стану взрослой и уйду от неё, начну свою жизнь… И вот, в восьмом классе у меня начались проблемы. Сначала меня освободили от физкультуры, а потом я и в школу ходить не смогла…

Мать Анны, Маргарита, была известной певицей, примой оперного театра. Однажды, много лет тому назад, случай свёл её с одной женщиной — они оказались попутчиками в поезде. Женщина неназойливо завладела вниманием Маргариты и стала рассказывать о боге и о чудесах, которые тот совершил в её жизни и в жизни её знакомых — «братьев и сестёр», как она их называла.

К тому времени врачи расписались в полном бессилии поставить Анну на ноги и предрекли ей неподвижность до конца дней. Мать Анны как раз возвращалась с этим печальным известием из Москвы, с консультации у самого известного хирурга. Она буквально вцепилась в свою попутчицу и требовала новых и новых подробностей о том, кто такой Бог…

— …и как попасть к нему на приём? Представляете!? — Анна говорила, не стесняясь собственных эмоций. — Да, она так и спросила эту Веру Трофимовну! До сих пор смеёмся!..

Попутчица пригласила Маргариту в свою церковь. Это были перестроечные времена, и из подполья вышла протестантская ветвь христианства. Церковь была необычной: ни икон, ни свечей, на служении все сидели, а между проповедями открывали маленькие книжечки и пели песни.

На втором служении мать Анны прилюдно попросила бога простить ей грехи и принять её как своё дитя. Это называлось покаянием.

— Она пришла из церкви, я помню, — рассказывала Анна, — другим… буквально другим человеком! Она вся светилась. Когда я спросила, в чём же она каялась перед богом, то очень удивилась её ответу. Оказывается, с папой они поженились, когда мама была уже в положении. Это называется грех любодеяния. — Анна не смогла сдержать улыбку, замолчала и опустила глаза. — Простите… Это я сейчас улыбаюсь. Тогда это казалось откровением… Второе. Оказывается, петь в опере — грех… Это служение сатане, оказывается…

Маргарита приняла крещение и оставила своё поприще оперной певицы, сочтя его неугодным богу, и стала петь в хоре церкви.

В театре случился настоящий переполох. Основная часть репертуара театра держалась на Маргарите. Даже министерство культуры вмешалось. Ей предлагали такую зарплату, о которой она и мечтать не могла раньше, но всё бесполезно: она твердила, что ей нужно спасать собственную душу и любимую дочь.

Церковь платила ей какие-то деньги из пожертвований, которых едва хватало бы, если бы не братья и сёстры, которые знали положение дел и помогали, кто чем мог, и Анна с мамой не бедствовали. Потом у церкви завязались зарубежные контакты, и Маргариту стали приглашать вместе с хором на оплаченные выступления. Церковь стала хорошо зарабатывать такими гастролями. А однажды в Германии пастор церкви обратился к пастве с просьбой помочь дочери «прекрасной певицы, оставившей светское поприще ради служения богу». Паства горячо откликнулась, и скоро были собраны деньги на оплату консультации в известной клинике. Но обследование не дало результата: причины болезни не удавалось выявить.

— Когда мы вернулись с мамой домой, в нашей жизни появился Глеб. — Лицо Анны засветилось. — Правда, это отдельная история… Совершенно фантастическая… — Она сжала ладонь Глеба.

Глеб был детским врачом. Узнав об Аннином диагнозе, он бросил вызов сам себе и принялся трясти медицину с целью выискать возможность исцеления любимой женщины.

Он ходил в церковь вместе с Маргаритой и усердно изучал Библию, пытаясь понять две вещи: если бог сотворил человека по образу своему и подобию, то почему же творение это так несовершенно, уязвимо и хрупко, во-первых, а во-вторых, нет ли у Создателя рецепта для безущербного здоровья и активного долголетия? А что же ещё могло интересовать человека, посвятившего свою жизнь служению страждущим?

С этими вопросами он обращался к пасторам и более опытным «братьям и сёстрам». В ответ же получал невразумительные рассуждения о том, что «человек грешен, а наказание за грех — болезни и смерть», что «на всё воля божья, и мы должны с ней смириться», и что вообще — земная наша жизнь это «краткий миг», а настоящая радость ждёт нас «на небесах».

Так… — рассуждал Глеб вместе с Анной, — «человек грешен», но Иисус искупил его грех, и человек принял эту жертву. Теперь он — искупленное дитя божье. Невозможно же быть одновременно и одним, и другим: и искупленным дитём, и грешником!.. Стало быть, наказание в виде болезней и смерти отменяются?…

Насчёт того, что «на всё воля божья», тоже возникали сомнения. А как же заявление о том, что мы есть образ и подобие? Выходит, мы сами вольны делать выбор? То есть, опять одно из двух: или мы марионетки в руках бога, или свободные личности.

И с тем, что жизнь — настоящая жизнь — начнётся после физической смерти, им тоже было трудно согласиться. Нет, он, конечно, не сомневался, что после смерти тела душа продолжит своё существование, но не значит же это, что земная жизнь дана только чтобы перекантоваться — безрадостно, в болезнях и страданиях, «смиренно неся свой крест» — до того чудного момента, когда мы «отправимся в свою отчизну». А для чего тогда тот же бог создал всю неимоверную красоту мира земного?…

«Там всё будет