Против русского военнопленного играли цифры самого пайка. В германской армии суточная норма хлеба составляла 750 граммов, а в русской — 1025. Согласно международным нормам, военнопленный должен был получать тот же паек, что и солдат того государства, в котором оказался пленный. Разница в калорийном отношении заключалась в снабжении немцев теми продуктами, которые пленным просто не поставлялись (например, сыр).

Следовательно, германский паек сам по себе уже был недостаточен для русского солдата. Русский ученый пишет: «…наш солдат привык съедать большое количество хлеба, и значительное ограничение его в хлебе составляет для него тяжелое лишение… Такое ничтожное суточное количество хлеба обозначает для русского военнопленного голодание, тем более тяжелое, что хлеб… составляет при том скудном рационе, какой отпускается военнопленному нижнему чину в Германии, почти единственную твердую пищу».[177] Разница еще и в том, что основу хлебного пайка в Германии составлял белый (пшеничный) хлеб, а в России — черный (ржаной). Отсюда разница в цифре пайка (пшеничный хлеб более калориен), хотя русскому желудку, привычному к черному хлебу, объяснить эту разницу было невозможно. Понятно, что русским выдавался прежде всего (по мере возможности) ржаной хлеб, но в размерах, принятых для пшеничного хлеба. Ведь с осени 1915 года натуральные продукты даже для гражданского населения стали заменяться суррогатами. Три четверти хлеба составлял картофель.

Но, разумеется, это не все. Субъективный фактор отношения к пленным со стороны германцев наряду с понятным нежеланием руководства страны выделять достаточный паек для пленных, в то время как впереди маячили неясные перспективы затягивавшейся войны, неизменно усугублял продснабжение лагерей. Немцы стали экономить с первыми выстрелами, создавая то, что В. И. Ленин назвал «гениально организованным голодом».

И без того распоряжением от 21 февраля 1915 года военнопленный в Германии получал хлебный паек в 300 граммов. Немцы не стремились к тому, чтобы надлежащим образом кормить пленных. Субъективный фактор понятен, так как в Германии относились к пленным, как к людям, не исчерпавшим всех возможностей к сопротивлению и повинным уже этой стороной дела перед своим государем и присягой.

Нельзя не сказать, что германское командование пыталось своеобразным способом воспитывать собственных солдат в смысле отказа от добровольной сдачи в плен. А именно — добиванием русских раненых и пленных на полях боев. Понятно, что официальная пропаганда утверждала, что то же самое делают и русские. Так, при русском допросе австрийского лейтенанта выяснилось, что германские офицеры, приказывая своим солдатам истязать и убивать русских военнопленных, руководствовались следующим посылом: «Так следует поступать с каждым русским пленным, и, пока вы, австрийцы, не будете делать то же, вы не будете иметь никакого успеха. Только озверелые солдаты хорошо сражаются, но для этого наши солдаты должны упражняться в жестокости на русских пленных, которые, как изменники своей Родины и добровольно сдавшиеся в плен, ничего, кроме пытки, не заслуживают».[178]

С объективной точки зрения отвратительное снабжение именно первой военной зимой объяснимо более всего. Во-первых, никто не рассчитывал вести войну зимой, и потому ни одна страна не оказалась подготовленной к борьбе в зимнее время. Многое пришлось импровизировать на ходу. Наконец, и в России, так же как и в Германии, наивысшая смертность в лагерях для военнопленных пришлась как раз на первую военную зиму. Хотя в целом за войну большинство пленных погибли в последующем на работах, а здесь говорится именно о лагерях, где постепенно смертность снизилась.

Первоначально лагеря для военнопленных повсюду представляли собой временные пункты в старых казармах или летних лагерях. Расчет на блицкриг не позволил всем воюющим державам без исключения заранее задуматься о строительстве специальных лагерей. Затем, когда стало выясняться, что война будет долгой, концлагеря стали строить на голом месте, но обнесенном колючей проволокой.

Здесь пленные сами строили себе бараки, которые опять-таки сооружались как временные и потому страдали массой строительных изъянов. В частности, все современники без исключения отмечают, что бараки в лагерях зимой не протапливались как следует. То есть зимой бараки промерзали насквозь, и потому «зимою заболевало больше половины всех пленных. Слабые, истощенные организмы не обнаруживали никакой стойкости в борьбе с болезнями. Самые пустяковые нарывы и раны не заживали целыми месяцами, легкие простуды превращались в длительные болезни. Особенно легко отмораживались ноги».[179] Отсюда и высокая степень смертности в первую зиму, так как ко второй военной зиме многое удалось наладить силами самих военнопленных.

Схожая картина наблюдалась и в России. Например, «в Казанской губернии за годы войны не было построено до конца ни одного специального лагеря для содержания пленных. Такие лагеря спешно строились в Сибири, условия содержания в них были гораздо более тяжелыми, чем в центральных областях России. В Поволжье же офицеров размещали на квартирах без охраны, лишь под надзором полиции. Солдаты хотя и водворялись „казарменным порядком“, но охрана была весьма ненавязчивой».[180] Но при всем том в 1915–1916 гг. в Казанской губернии умерли всего шестеро военнопленных. Львиная доля умерших неприятельских пленных погибли на строительстве Мурманской железной дороги и во время эпидемий в перечисленных выше «лагерях смерти», которые получили свое название не потому, что в них существовали чрезмерно жестокие порядки или намеренно уничтожались люди, а потому, что в них погибли тысячи австро-германских пленных. Не следует путать схожие термины применительно к двум мировым войнам двадцатого века. Как правило, это настолько различные вещи, как расстояние между землей и небом.

В азиатской части России барачные лагеря военнопленных насчитывали от десяти до тридцати пяти тысяч человек. Концлагеря в Сибири изначально строились по расчету на десять тысяч пленных. Для них выделялся участок земли в 12–14 десятин на окраине городов. Бараки рассчитывались на пятьсот человек, с нарами в два яруса. Стоимость строительства нового лагеря — около четверти миллиона рублей. В европейской же части находились небольшие лагеря, от двух тысяч человек, но с рабочими командами.

Самый большой постоянный лагерь в Европейской России — Тоцкий лагерь под Оренбургом, где суровой зимой 1916–1917 гг. от тифа, усугубленного холодами и плохой пищей, умерли семнадцать тысяч австро-германских пленных. Главными виновниками широкого распространения эпидемии являются комендант лагеря, рассматривавший пленных, как преступников (невзирая на указание международного права на то, что «военный плен — не акт милосердия со стороны победителя, это право обезоруженного»), и главный доктор Туберозов, разделявший мнение коменданта. Интересно, что комендант также переболел тифом. Подобным же образом вели себя и многие австро-германские коменданты, игнорируя требования международного права. «Гуманные предписания, выставляемые тут Гаагскими конвенциями 1899 и 1907 гг., сплошь и рядом решительно игнорируются, и на место этих предписаний резко выдвигается и всячески подчеркивается необходимость не поддаваться чувству милосердия к обезоруженному врагу».[181]